Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Барабанов

О. Виталий был старше владыки Никодима на 13 лет, и это давало ему право отзываться о своём шефе без чрезмерного пиетета. Постепенно между ними произошло негласное разделение сфер влияния. Считалось, что о. Виталий – талантливый богослов, обладающий глубокими знаниями (за плечами Варшавский университет!). Дескать, «мы пишем архиереям доклады, а они их лишь озвучивают». А владыка Никодим («простой рязанский мужик») – талантливый администратор и хитрый дипломат. Но, при мудром наставничестве о. Виталия, он «легко обучаем» и всё схватывает на лету. Между обоими «харизматическими лидерами» нередко вспыхивали споры, велись дискуссии, но не для удовлетворения амбиций, а на пользу общецерковному делу. Если владыка Никодим соглашался с о. Виталием, то обращался к нему ласково: «батюшка!» А если они шли «стенка на стенку», то официально: «отец протопресвитер!»

Это совпадает с тем, что пишет о владыке Никодиме А.Э. Краснов-Левитин.

Что он был за человек? Прежде всего это был практический человек, реальный политик до мозга костей. Человек мужицкой, крестьянской хватки. Человек с живым умом, необыкновенно сообразительный, – обычно он отвечал собеседнику, когда собеседник ещё не успел закончить фразу. Он был человеком с хитрецой, и большой хитрецой, осторожным и гибким. Но это была хитрость умного человека, а не бездарного чиновника, который лжёт тогда, когда это совершенно бессмысленно, и боится сказать лишнее слово.

Это был человек быстрых решений; на месте министра иностранных дел он был бы незаменим. Во всяком случае, в тысячу раз более на месте, чем все на свете Молотовы, Шепиловы, Громыки – пресные люди, люди без выдумки и без фантазии.

Огромное обаяние, которым он обладал от природы, делало его незаменимым дипломатом. В этом отношении он во много раз превосходил своего предшественника – митрополита Николая. Тот умел лишь улыбаться, но улыбаться можно раз, два, ну три, – а дальше улыбке перестают верить. Никодим не улыбался, видимо, понимая, что улыбкам в наш век не очень верят.

Он говорил серьёзно, по-деловому, конкретно, – он говорил, казалось, правду, только правду, ничего, кроме правды, но, конечно, не всю, далеко не всю правду. Он умел маневрировать, отступать, перестраиваться на ходу [227] .

Анатолий Эммануилович знал владыку Никодима лично. «Несколько очень продолжительных и довольно откровенных бесед я с ним всё-таки имел, – пишет он. – Мы, разумеется, всегда стояли на совершенно противоположных позициях. Однако между нами существовала личная симпатия. Я любил беседовать с ним: мне нравились его простой и ясный ум, его быстрая сообразительность, живость, пристальный интерес к общественным вопросам. Он также (как это я могу судить по его отзывам, о которых мне говорили) питал ко мне некоторую симпатию и даже говорил: «Как жаль, что такой (пропускаю лестный для меня эпитет) не с нами».

Как ужасны перегородки и глухие стены, которые придумали люди!» [228]

С 1973 по 1978 гг. о. Виталий в сане протопресвитера был настоятелем Елоховского Богоявленского собора в Москве. Вспоминает Фэри фон Лилиенфельд.

В 1974 г. я в очередной раз побывала в Москве по линии научного обмена и провела здесь несколько месяцев. Тогда, помню, регулярно ходила на пассии, за которыми проповедовал протопресвитер Виталий (Боровой), бывший тогда настоятелем Богоявленского собора в Елохове. О. Виталий умел придать своим суждениям по поводу евангельской истории актуальное звучание, и все понимали, что он косвенно осуждает власти СССР за нажим на верующих. А в многотысячной толпе, конечно же, были и секретные работники всесильного КГБ (стукачи), так что проповеди о. протопресвитера казались дерзкими и опасными для него.

О. Виталий белорус, происходит из Восточной Польши, и он за пассиями вспоминал о времени перед Второй мировой войной, когда официальной политикой польских властей было всемерное вытеснение из религиозной жизни страны не только православных, но даже и униатов-католиков. Тогда в Польше мало оставалось открытых храмов восточного обряда. Прошла кампания массового разрушения даже самих зданий православных церквей; поляки сровняли с землёй огромный собор св. Александра Невского в Варшаве. Православным верующим приходилось покрывать огромные расстояния, чтобы добраться до ближайшей церкви. Проповедник говорил, казалось бы, о преследованиях Православия в довоенной Польше, о варварстве и религиозной нетерпимости тогдашних польских правителей и ни одним словом не упоминал СССР, но все-все в храме, впитывая его слова, понимали, что имелось в виду положение верующих в Советском Союзе, как теперь говорят, «времён застоя» [229] .

В Женеве с 1973 по 1978 гг. подвизался архимандрит Кирилл (Гундяев). Очередной отъезд о. Виталия в Женеву состоялся после перемещения архимандрита Кирилла на должность ректора Ленинградской духовной академии. Однако возвращение о. Витастия из Швейцарии было сопряжено с тяжёлыми испытаниями, о которых поначалу знал только узкий круг посвящённых. Лишь после августа 1991 г. о. Виталий стал рассказывать о пережитом.

В 1985 г. на Лубянке начался переполох: на Запад «свалил» шеф лондонской резидентуры Олег Гордиевский. Последовал ряд провалов по линии ПГУ (Первого главного управления) КГБ (внешняя разведка). Тогдашний шеф КГБ Виктор Чебриков бился в истерике; глава ПГУ генерал Владимир Крючков был в предынфарктном состоянии. Было решено отозвать в Москву «долгосрочников» и поставить их на следственный конвейер: не разложился ли, не завербован ли западными спецслужбами?

Но о. Виталий, как «церковник», был «профилактирован» ещё весной 1984 г., попав в мелкоячеистый невод контрразведки. Он был вызван в Москву под благовидным предлогом, на несколько дней. Отправился в столицу налегке, без вещей, не подозревая, что ловушка захлопнется в аэропорту Шереметьево-2. Многократная выездная виза была аннулирована; о. Виталию было предписано оставаться в Москве и пока работать в ОВЦС. А вскоре последовал вызов в «органы». Но опального протоиерея пригласили отнюдь не в то зловещее здание, перед которым тогда высилась статуя «железного Феликса».

Мы жили в украденном времени. Над Лубянкой долгое время тикали часы, которые ещё Железный Феликс утащил в своё время с колокольни закрытой лютеранской кирхи. Часы были сделаны немецкими мастерами, циферки были латинскими, так что мало кто из москвичей почувствовал разницу. Часики, кстати, до сих пор тикают над крышей этого Дома Без Вывески.

За десятилетия существования ЧК – ГПУ – НКВД – МГБ – КГБ эта контора расширялась и захватывала близлежащие здания, пока в центре Москвы не образовался целый режимный микрорайон. (Центральный аппарат РСХА располагался в Берлине в комплексе зданий на Принц-Альбрехтштрассе, однако многие службы были разбросаны по всему городу, занимая 38 зданий). В один из таких «хитрых