Сражение за Варшавское шоссе. Битва за Москву - Сергей Егорович Михеенков

В центре Западного фронта действовало несколько разведывательно-диверсионных групп, в том числе батальон капитана Ивана Старчака и группа, а впоследствии партизанский полк капитана Владимира Жабо.

В истории Великой Отечественной войны ещё очень много тайн, и многие из них так и останутся тайнами.

Во всяком случае, бежавший из-под стражи обречённый на позорную казнь перед строем полковник Козлов под своим именем так нигде и не всплыл. Следов его не обнаружено ни у немцев, ни в наших архивах.

В 90-е годы группа сотрудников Института военной истории Министерства обороны РФ, а также сослуживцы полковника Козлова и бригадного комиссара Яковлева возбудили ходатайство перед Главной военной прокуратурой о реабилитации офицеров. Был подготовлен обширный документ – «Военно-историческое заключение», в котором читаем буквально следующее: «В действиях командира 17-й стрелковой дивизии полковника П.С. Козлова и военного комиссара дивизии бригадного комиссара С.И. Яковлева состава преступления нет. Они были настоящими патриотами и отдавали все свои силы, знания и опыт делу защиты Родины. Расправа над ними была учинена в условиях кризисной обстановки на подступах к столице, определённой паники среди руководства страны, введения осадного положения в Москве, смены командования армии, без проведения следственных действий, без суда военного трибунала и даже без оформления акта об исполнении приговора».

На реке Протве, на новом рубеже, это была уже другая дивизия. Не та, какой 17-я была всего две недели назад. Пополненная людьми либо заражёнными вирусом страха и бега, либо ещё не нюхавшими пороху, она уже не обладала той мощью и стойкостью, с какими держала свои окопы в ста километрах западнее на Варшавском шоссе. Первый состав дивизии (второй) остался под Ковалёвкой и Латышами на речке Десёнке. Удержать бегущих полковник Козлов не смог. Видя, что полки дрогнули, он начал их отводить, чтобы сохранить материальную часть и как можно больше людей. Другого выхода не было. Иначе дивизия погибла бы целиком. Погибла изолированно, безвестно. Но отход – маневр не из простых. И начался бег, который с трудом остановили в районе Тарутина. Причём бегущих останавливали лично генерал Акимов и комбриг Любарский с офицерами штаба оперативной группы.

В одном из боёв в эти дни погибнет командир 53-й стрелковой дивизии полковник Краснорецкий. Из остатков трёх дивизий – 17-й, 53-й и 312-й – будет сформирована одна, её возглавит полковник Наумов, командовавший 312-й дивизией.

17-я стрелковая дивизия полковника Козлова выполнила свою миссию и была… нет, она не была расформирована – она погибла. Пала смертью храбрых в подмосковных полях и перелесках, растерзанная танковыми гусеницами и налётами авиации, атаками немецкой пехоты 4-й полевой армии.

Немецкий историк Клаус Рейнгард в своей книге «Поворот под Москвой» писал: «Вместо быстрого продвижения пришлось вести тяжёлые бои, которые позволили советскому командованию дождаться спасительной распутицы и так задержать немецкое наступление, что передовые части подошли к Туле только в конце октября. Тем самым были решающим образом парализованы маневренные действия южного крыла группы армий «Центр», что в последующем очень чувствительно сказалось на действиях всей немецкой армии».

«Маневренные действия» немецких войск были парализованы активными, упорными действиями именно таких соединений и частей Красной армии, как 17-я стрелковая дивизия.

От роты осталось девять человек. Голодные и злые, они окапывались возле шоссе, изредка поглядывая в сторону леса, где несколько минут назад скрылись последние повозки санитарного обоза. Третий раз за минувшие сутки их роту оставляли в заслоне. Вначале восемьдесят человек с капитаном и двумя лейтенантами. Потом тридцать шесть с лейтенантом. Теперь девять со старшиной Девяткиным. Со всего обоза собрали им патроны, автоматные диски, гранаты и два кисета табака.

Табак сразу пустили в дело.

– Давайте, ребята, по кругу, – сказал старшина и пустил кисет по рукам.

Они сворачивали самокрутки, хорошо понимая, что, возможно, это последняя в их жизни закрутка. Но надо было торопиться, успеть зарыться в землю. Они пережили два заслона и хорошо знали, что тут будет с минуты на минуту.

– Старшина! – вдруг махнул в сторону леса пулемётчик Чеплыкин. – Смотри! Никак кто-то возвращается!

– Он что, сдваваться, что ль, надумал? – напряжённо глядя сквозь табачный дымок и слезу, сказал старшина Девяткин. Он уже узнал своего бойца, пожилого Пальцева.

Боец опирался на палку, шёл тяжело, осторожно ступал на толсто забинтованную ногу, которая не гнулась в колене, при этом опираясь на свежую выструганную, видимо там, в лесу, палку.

– Ты что, Савельич? – издали окликнул его старшина Девяткин, как окликнул бы часовой человека, бредущего прямо на пост.

– Дай-ка потянуть разок-другой, – ответил тот. – Куда мне в тыл? Все мои костерёвские здесь.

Пальцев затянулся, по-хозяйски оглядел начатые окопы, своих земляков и спросил старшину:

– Где мне занимать позицию?

И старшина Девяткин, и все бойцы молча смотрели на своего товарища.

Пальцева, в последнем бою исполнявшего обязанности второго номера расчёта ручного пулемёта, ранило утром, когда они переправлялись через Угру и их роту рассыпали по жнивью перед какой-то безымянной деревней. В деревню уже влетели немецкие мотоциклисты. Они пытались проскочить к переправе. Развернулись и веером выскочили в поле прямо перед окопами заслона. Лейтенант, оставшийся за командира роты, приказал сосредоточить огонь вначале на одном мотоцикле, потом на другом. Третий и все остальные тут же повернули назад и больше в поле не высовывались. Установили пулемёт между сараями и начали поливать поле и переправу прицельным огнём. Пальцева ранило, когда они начали отходить к переправе. Дело было сделано, обоз ушёл за реку, и надо было переправляться на ту сторону самим и жечь мост.

– Что ж ты творишь, Савельич? У тебя ж ранение и семеро детей! – Старшина Девяткин не обрадовался такому пополнению. Будь его воля, он снова бы отправил Пальцева в обоз, под присмотр санитаров. Но где он теперь, обоз? Должно быть, уже по дороге к Медыни.

На западе, в стороне шоссе, погромыхивало.

Остатки 17-й стрелковой дивизии шли на восток вдоль Варшавского шоссе. Дивизия, разбитая и рассеянная по лесам танковым ударом немцев, теперь небольшими группами пробиралась к Медыни. Но противник продвигался так стремительно, что слово «Медынь» уже звучало не так спасительно, и бойцы произносили его всё реже и реже. Пункт сбора вначале был назначен в Медыни, но потом его перенесли дальше на восток. Что это могло означать?

Пальцев расчехлил свою лопату и принялся долбить землю. Позиция ему досталась