Российский колокол №7-8 2021 - Коллектив авторов

и они поплыли вдоль водного парка, заросшего причудливыми водорослями. Подкрадывающийся вечер играл тенями, бликами солнца сквозь толщу воды и чудесной шевелюрой красивой женщины. Неловкость разговора постепенно отошла в сумрак, беседа потекла ровно, как капля росы по листу утренней розы, и парочка, забравшись в глубину парка, уселась на удобной коряге морёного дуба.

Быстро темнело. Намного быстрее, чем хотелось бы сейчас им обоим, только-только преодолевшим барьер смущения и дистанции. Карасик рассказывал какие-то весёлые истории, его спутница очаровательно и беззаботно смеялась над ними, демонстрируя многогранность своих интересов и драгоценностей.

Карасик вдруг сбился и замолк. Агриппина Акульевна встретилась с ним глазами и тоже замолчала. Они оба почувствовали, как взгляды слились в единую нить, притягивающую их друг к другу. Тишина старого парка изливалась родником романтичности.

Неожиданно Карасик бросился перед русалкой на плавники и, неуклюже тыкаясь губами, принялся целовать ей колени:

– Агриппина Акульевна… Груня… милая… Я все эти годы помнил только вас… тебя! Я столько раз видел во сне нашу встречу, столько стихов и слов надеялся тебе сказать! Я каждую минуту, каждый миг помнил тот детский поцелуй во время нашей первой встречи. Если бы ты только знала…

Русалка пыталась прикрыть колени руками, но Карасик, распалив себя своими же словами, целовал её пальцы, запястья, дорогие кольца.

– Я… Я… Я люблю тебя, Грунечка! Люблю с того самого момента, как только увидел! Люблю с каждым днём всё сильнее и даже не понимаю, что дало сил любить тебя все эти годы…

Агриппина Акульевна спрятала в ладони порозовевшее лицо:

– Карасик! Милый Карасик! Я очень часто тебя вспоминала! Ты был таким близким, таким дорогим, таким желанным! Я знала, я чувствовала твою любовь! Только она помогала мне на всём моём нелёгком пути. Если бы не она, я никогда… Не смотри на меня, я сейчас некрасивая… Мне нужно привести себя в порядок. Только дождись меня обязательно…

Она зарыдала и стремительно ушла в гущу плетущейся ламинарии. Карасик положил подбородок на то место, где только что сидела его любовь, и замер, глядя ей вслед. Ближе к полуночи умерла та, что должна умирать последней, – надежда. Карасик прождал до самого рассвета…

Следующий день радовал своим безоблачным штилем. Дворец аж переливался в лучах света и, казалось, ликовал вместе с обитателями. По переходам царской усадьбы тёк поток придворных прихлебателей, влекомый вперёд торжественно разодетым Маусдлайком:

– Прошу вас! Вы сами увидите! Это поразительно! Наконец-то! Теперь можно ждать двойной суммы благодарности!

Трепанг распахнул двери, толпа ахнула и застыла в восхищении. Воспользовавшись удобной минутой, одна из пираний-охранниц заглотила маленькую уклейку – дипломата какого-то совсем миниатюрного болота. В зале, рядом с постаментом Царь-рыбы, стоял точно такой же постамент из мрамора другого оттенка, и на нём радостно хлопала наращёнными ресницами… аквамариновая Агриппина Акульевна! Бывшая русалка Груня! Восхищённые гости бурно выражали свой неподдельный восторг! Возбуждённый малосольной инъекцией Маусдлайк ликовал громче всех:

– Какая спутница жизни у нашего великого Царь-рыбы! Как она подчёркивает его величие и солнцеликость! Как они лучезарны! Нашу Великую Двукратию ждёт необычайно счастливое будущее! Двойная выразительность! Двойное счастье!

Истуканы на постаменте продолжали хлопать глазами. Агриппина Акульевна делала это с превеликой радостью, а Царь-рыба – по привычке.

Вопли восторга со стороны гостей никак не стихали. Маусдлайк позволил излиться ещё паре потоков радости и мягко, но настойчиво выпер всех за дверь. Через неё доносились вопли каких-то самых ликующих гостей, но он не обращал на это уже никакого внимания. С глазками бездомного котёнка и самого ласкового щенка на свете он почти подползал к подножию постамента русалки. Когда он заговорил, то из голоса можно было лепить медовые пастилки:

– Агриппина Акульевна! Вы – величайшая из всех Владычиц Морских! Ни в одной заморской ривьере нет такого сокровища!

Тут он чуть выпрямился и изобразил серьёзное лицо:

– Кстати, о сокровищах. Все заинтересованные лица были заинтересованы теми тремя чемоданами богатств, которые вы заинтресованно выделили. Можете проверить, но к моим рукам ничего не прилипло. – Он показал чистые ладони, натянув манжеты на блеснувшие наручные часы. – Честно-честно! Эй, кто там?!

В зал из небольшой дверочки тут же вбежали уже знакомые крабы в комбинезонах «Не донесём – так доплывёт». Они окружили постамент Царь-рыбы и, кряхтя и шумно дыша, потянули его к чёрному ходу. Тот лишь захлопал глазами ещё чаще.

– Дорогой Царь-рыба, ваша супруга, заботясь о вашем здоровье, решила отправить вас в летнюю резиденцию. Одевайтесь, пожалуйста, потеплее, там сейчас минус пять.

В дверном проёме Царь-рыба зацепился головой за притолоку и зазвенел. Крабы матюгнулись по-морскому и поднажали. Хрустнули и отпали аквамариновые кудри, и постамент с правителем скрылся в темноте тоннеля без света в конце.

Маусдлайк склонился в глубоком поклоне и произнёс:

– Правильно вы его, Агриппина Акульевна! Он всегда был жадноват. А я, благодаря вашей доброте, купил скромный особняк на берегу макаронного озера. Вы – символ моего возрождения!

Трепанг выпрямился и гордо поправил на лацкане пиджака значок в виде Синего Карасика…

Анна Клещ

Мария и Иосиф

Петропавел осторожно шёл по пустому и гулкому коридору института. Последний раз он был здесь на вручении дипломов лет пятнадцать назад. Декан ещё тогда сказал, что его мать стала бы отличным специалистом, если бы не… если бы не неожиданная беременность, узнав о которой Мария сбежала в Преображенское, где и осталась до своей внезапной смерти, полностью посвятив себя «сыну и Богу». Петропавел всё ещё помнил, как мама отвела его первый раз в школу, а через месяц её не стало. Бабушка говорила, что мать исстрадалась по «беспутному» и он её в гроб вогнал. Эти мысли всколыхнули воспоминания о клятве, данной у могилы матери, и возродили из небытия уже почти забытое желание мстить – мстить тому неизвестному человеку, который сломал ей жизнь, от которого она сбежала в глухое село. Петропавел неожиданно осознал, что забыл не только о мести, но и о своих любимых. Он не появлялся на сельском кладбище уже пару лет, с тех пор как похоронил бабушку рядом с матерью и, с трудом оправившись от отчаянья утраты, забылся в школьной библиотечной рутине. И как тогда, в детстве, на могиле матери, мир снова стал монохромным – разделился на чёрное и белое, на истину и ложь, на благую весть и месть. И снова распался он внутри на Петра и Павла – две ипостаси своей разбитой души.

«Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их», – Павел был