Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Он так исхудал, что буквально просвечивал насквозь, его кожа, за десять лет ни разу не видевшая солнца, приобрела голубовато-серебристый оттенок, а руки, из круглых превратившиеся в четырёхугольные, не рассыпаются, казалось, только благодаря рукавам. Седыми были не только волосы-усы-борода, но и густая поросль ушных раковин, надёжно защищающая хозяина от всяческих наветов и клеветы. С первого взгляда Хуродзе можно принять за отрешившегося от земной суеты безгрешного ангела. Вполне естественна тяга старшего поколения к младшему, стремление поделиться бесценным жизненным опытом, но Хуродзе, безо всяких преувеличений, испытывал ко мне особую привязанность. Я приносил ему из столовой еду, наполнив его помятый и перекошенный, хвативший вместе с ним лиха котелок, после тщательно мыл, но секрет нашей дружбы был не в этом. Хуродзе-ага любил с удовольствием рассказывать о своих приключениях-злоключениях. Будь то ностальгические воспоминания о Грузии или печальные сюжеты из жизни на Колыме, рассказы о выпавших на одну голову неисчислимых испытаниях – всё сводилось в конечном счёте к одному: советская власть не вечна, Бог свидетель, её свергнут, мир вздохнёт полной грудью, только власть коммунистов мешает людям почувствовать себя свободными.

Такие мысли я нет-нет да и слышу с тех пор, как покинул Казань. Мы – заинские парни Гурий Тавлин, Гарай Гараевы – время от времени, не совсем уверенно, но приходили к такому же заключению, а тут аксакал, прошедший через сотни испытаний, переманивший на свою сторону не одного человека, месяцами-годами обдумывающий каждое слово человек-пророк говорит об этом! И не просто говорит, слабенький в начале беседы голосок начинает греметь во всю мощь, рассредоточенные по углам камеры арестанты потихоньку подтягиваются к оратору, словно загипнотизированные, забыв обо всём, с открытыми ртами слушают, впитывая в себя, его резкие, веские доводы, горячие фразы о том, за что должны свергнуть советскую власть. Оставшись с глазу на глаз, я его переспрашиваю: «Действительно свергнут?» Он с глубокой уверенностью и нескрываемой гордостью повторяет: «А ради чего я тут сижу-то? Мы все, здесь сидящие, вносим вклад в свержение ненавистного режима!»

«Советская империя распадётся!» – эту страшную и многозначащую для того времени фразу я впервые услышал от него. Он очень убедительно рассказывал о творившихся злодеяниях в Грузии, о ненасытной жажде мести жестокосердного Сталина, основываясь на реальных, увиденных своими глазами или услышанных от других примерах. Я был безмерно очарован этим человеком.

Дни в тюрьме длинные, а ночи ещё длиннее. Ложишься и, глядя в потолок, плетёшь паутину мыслей… Даже если и не вижу Хуродзе, я ощущаю его присутствие, мысленно с ним беседую. Думаю о несчастном белорусе, избитом на этапе и позже наложившем на себя руки. Пытаюсь положить на чаши и мысленно взвесить себя, Хуродзе, погибшего белоруса. Почему Хуродзе сидит в тюрьме, а изверги-палачи, терзающие живых людей, на свободе?.. Хуродзе ни от кого не прячет своих убеждений, открыто со всеми делится. Советская власть боится этого полупрозрачного доходяги-старца!.. Боится, значит, осознаёт свою неправоту… А раз неправы, то почему бы им в один прекрасный день не улететь в тартарары?..

Эх, записать бы мне да сохранить его рассказы… Чур, чур! Какое там «записать-сохранить»… Последствия этого опрометчивого поступка ударили бы и по мне, и по Хуродзе. Первым из первых ненавистников Сталина, советской власти, большевизма был этот святой грузин…

Среди молодых были не только бандеровцы, но и русские парни. Познакомились. Каждый в тюрьме – кладезь опыта, живая история!

Да, в военные годы председателями колхозов были или полуинвалиды, хилые да хромые, горбатые да косые, или же хитрецы-пройдохи, способные обмануть даже советскую власть нечестивцы. Председатель колхоза в те времена – безграничный властелин! Тема представителей власти в военные годы в татарской литературе ещё не освещена. А то, что написано, всякие Минлекамалы и Айсылу, – это миф, не привязанная к жизни сказка. Досыта напились крестьянской крови председатели, опираясь на постановления райкомов и райисполкомов. Особенно пострадали из-за них красивые девушки, замужние молодки, вдовы! Скольких девушек попортили, опозорив перед всем миром, эти вонючие хорьки. Скольким красавицам истерзали, «изласкали» до синяков их прекрасные округлости?! Негодяи, на которых до войны ни одна девушка не обращала внимания, превратившись во всемогущих ханов, держали в руках по десять красавиц-наложниц одновременно…

В лагере Карабаса я наткнулся на неизвестное мне прежде великое, историческое событие. В нашей бригаде было трое убийц председателей колхозов. Митя Шорохов и Василий Гостев вдвоём ухлопали одного председателя. Миша Пермяков в одиночку застрелил председателя из охотничьего ружья. Мы почему-то очень быстро начали общаться и сблизились. Митя высокий, белолицый, тонкогубый, с длинными руками и журавлиными ногами. Смотришь на него, и только что глядевшие на тебя зрачки исчезают, и он таращится белками. Мите в глаза смотреть вообще невозможно, взгляд тяжёлый у парня, пугающий, ой-ёй! Его подельник Вася, наоборот, громко смеётся по каждому пустяку, за весёлость и недалёкость этому безбашенному сибиряку дали кличку Чума. Обоим присудили по двадцать пять лет строгих лагерей за террор, но если поставить рядом этих убийц, несложно догадаться, в чьих руках был железный прут, пробивший картонную голову председателя! Вася-чума пробегал, наверное, мимо этого места и попал в переделку! Когда в бараке возникает какая-нибудь заварушка-перепалка, Вася тут как тут. Бывают же такие люди, которые за версту чуют конфликты и любят встревать в них!

И к Мише Пермякову я привязался каким-то странным притяжением. Опухшее, одутловатое лицо, толстые, мешками свисающие веки, пухлые, сочные губы, тяжеловесный, манерами и повадками напоминающий вставшего на задние лапы медведя.

Оказывается, матерями этих парней «лакомились» председатели колхозов. Женщины молодые, беспомощные, мужья погибли на фронте, разве могут они дать отпор начальственным бугаям?.. А эти хорьки домой к ним наведывались, ночью придут, разденут несчастных женщин догола, поставят на колени и пользуют по пьяни со всех сторон. А сыновья вынуждены смотреть эту трагикомедию, замерев на спальнике печи или вжавшись в проём между стеной и печкой. Зубы стиснуты, слёзы катятся обжигающими струями, как осенний дождь. Когда председатели, «наигравшись», уходили, сыновья поднимали шум, негодовали, пробовали пожаловаться школьным учителям… Матери в слезах успокаивали детей, учителя, прижав указательный палец к губам, увещевали: «Тс-с, дети, тс-с!»

Мы все четверо были примерно одного возраста. В лагере не принято интересоваться: «За что посадили?», да и запрещено это, но разве между ровесниками могут быть секреты?.. До Карабаса парни по два-три года провели в не столь отдалённых «советских загонах». Сибирь же, в ней миллионы, десятки миллионов человек поместятся… «Хищником был наш председатель колхоза, злой, как волк, ненасытный дракон! Даже если бросишь случайный косой взгляд, впивался мёртвой хваткой и не