Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

пожали друг другу руки. Авдеев ещё сильнее похудел и осунулся, одежда на нём свисала мешковатыми складками, истрепалась и разорвалась. Вернувшемуся из Шанхая лаборанту впаяли «четвертак». «Двадцать пять лет!» – не сдерживая слёз, воскликнул Авдеев. «Бессовестные… Сколько мне жить-то осталось, самое обидное, что срок мне придётся доматывать в могиле!» Собравшись в круг, прогуливаемся по площадке. Девственно белый снег слепит глаза. На одном из участков засматриваюсь на крышу: там, словно птичка-невеличка, прохаживается туда-сюда молоденькая надзирательница-казашка в белом тулупе. Смуглая, с дугами тонких бровей, и даже вздёрнутый курносый нос не портит её красоту… Авдеев кладёт руку мне на плечо и отечески тёплым тоном говорит: «Не порть себе настроение!» То ли утешить решил он меня, то ли совет дать, непонятно. Разве может двадцатитрёхлетний парень смотреть без волнения на такую красоту?

Потихоньку привыкаю и к зычным командам, сердце уже не заходится от этих криков, как раньше. Избитый конвоирами в вагоне белорус (он оказался из этой республики), сплетя из обрывков одежды верёвку, повесился ночью, когда сокамерники спали. Узнав об этом, я сильно переживал, бредил во сне его криком, услышанным во время того кошмара. Конвоирский хохот ещё долго терзал мой слух.

Наш вагон снова гоняли туда-сюда по рельсам и подцепили к составу лишь после того, как убедились – мы окончательно измотаны и обессилены. Путешествие к неизведанным землям сквозь море неизвестности продолжилось.

В этот раз в тюремном купе нас набилось значительно больше нормы. Тех, кто из-за нехватки места или по собственной нерешительности столпился у двери, неоднократно «проштамповали» ударами железного замка по усталым плечам. Сколько нас там было, я не считал, да если бы и сосчитал, то всё равно забыл бы. В пути мы всё-таки утряслись, упорядочились, словно горошины в веялке. Про этапы много всего написано, они очень похожи друг на друга, всё те же нехватка воды, голод, духота, одышка, перепалки, озлобленность, скандалы… Татары говорят: «Юл газабы – гүр газабы» (Дорожные муки – адские муки). Справедливость этой известной, меткой фразы каждый познал на собственной шкуре. Участок от петропавловской тюрьмы до поджидающей впереди неизвестности был самым тяжёлым этапом моего путешествия. На счастье, у меня ещё оставались практически нетронутыми запасы селёдки, выданной в казанской тюрьме, от жажды я не мучился, как многие, а ведь среди нас были и такие, кто рассудком тронулся от нехватки питья. Что бы ни происходило, мы молчали, потому что были сильно напуганы. Тень бедолаги-белоруса, обретшего последнее пристанище в мёрзлой земле Казахстана, висела немым укором над головами тысяч арестантов, каждую секунду напоминая о необходимости бояться всех и вся. За какие-то сутки мы превратились в безмозглых, унылых животных в человеческом обличье. Немало произведений написано об африканских рабах, перевозимых американскими рабовладельцами, в них много правды. Понять до конца нашу жизнь можно, лишь сопоставив её с жизнью чернокожих рабов!

С вагона нас высадили в открытой степи. Лунная суровая, холодная ночь. Не успели мы, потные, разморённые вагонной духотой, спрыгнуть на снег, как мороз взял нас в оборот. Почему, ну почему холод в России извечный союзник карателей? Сил нет ни физических, ни душевных, пожилые еле-еле волочат ноги, слипаясь друг с другом, окоченевшие в причудливых позах конечности не разгибаются, холод равнодушно облизал плохо укутанные шеи, носы забились, начались массовые одышка и кашель. Озабоченные каждый своими проблемами, мы не в силах были замечать, что творится вокруг. Оглянувшись, я оторопел, мамочки, со всех сторон нас взяли в плотное кольцо солдаты. Раздаётся команда строиться в колонну по пятеро. Коротышка-охранник в белом тулупе с высоким воротником, отчаянно матерясь, строит нашу группу, от укуса мороза превратившуюся в квашню, в более или менее стройные ряды. Чего-то ждём. В эту минуту взор мой обращается к небу, к звёздам, плотнее нашего сжатым в кольцо. Прямо над моей головой горят семь звёзд Ковша, образуя гигантский вопросительный знак. Уже сколько времени я не смотрел в ночное небо, не разглядывал тёмно-синие горизонты, едва-едва удерживающие на плечах тяжёлые созвездия. Звёздное небо тоже сузилось, сомкнулось, словно маленькая тюрьма, тесным, наглухо закрытым шатром вокруг Земного шара. Казалось, что тяжёлые холодные звёзды, не сумев удержаться на небесной канве, обрушатся на нас. Стоим молчим. К кому нам обращаться-то? Пока конвоиры лихо постукивают валенками, наши ноги, вставленные в дырявые ботинки да калоши, давным-давно уже промёрзли до глухого стука. Раздалась команда на движение. «Шаг вправо, шаг влево, конвой стреляет без предупреждения!»

Это короткое дьявольское заклинание будет сопровождать каждый мой шаг, отслеживать каждое движение, эти злобные слова произнесут сотни и сотни разных ртов. Больших и маленьких, губастых и тонкогубых, но всякий раз поганых. Эта варварская фраза и на воле не даст покоя, долгие годы приходя в мои сны! Чуждый для нас приказ знаком и привычен собакам, услышав его, они начинают заливаться лаем и подпрыгивать в нетерпении.

Значит, машин сегодня не будет, нас повели пешим строем. Идём, под ногами вразнобой поскрипывает снег. Кашляем, спотыкаемся, поскальзываемся, только что не падаем пока. Чувство единства, дружеского плеча ещё не выветрилось, падающие цепляются за идущих впереди и рядом. У многих нет варежек, руки голые. Снежный скрип с каждым шагом всё крепчает и вскоре превращается в непрерывный звук, на свежем снегу отпечатываются неровные следы. Семизвездие Ковша! Что ты прочитало по иероглифам наших отпечатков?.. На утоптанной арестантскими ботинками вате снега прожоги от наших слёз. На ресничках изморозь, на отросших усах и бородах бисеринки льда, разросшись, они опадают в такт шагам… По плечам и рукам бегут ледяные мураши! Как же их много-то! По исхудавшим бёдрам, больше напоминающим топорище, эти «звери» беспрестанно носятся табунами, вверх-вниз, вверх-вниз. Кто-то, охая и причитая, начинает отставать, похоже, идём по низине, снег стал глубже, местами доходит до колена, набивается за голенища, тает, обратно не выходит. Передние замедляют шаг, но долгой передышки сделать не дают, сотрясая холодный воздух, раздаётся «заклинание». Интересно, с первыми брызгами злобного дождя, изливающегося из ртов конвоиров, псы хоровым воем-лаем «вливаются» в процесс. «Вперёд, контрики! Вперёд, недобитые фашисты!» В те годы и эта команда звучала на бескрайних просторах Казахстана, поднималась в высокое казахстанское небо.

Среди конвоиров не только рыжие, конопатые, с пожелтевшими от табака усами, бревноногие и граблерукие парни из русской глубинки, здесь же и не видевшие ничего, кроме мутного окошка юрты, угрюмые, туповатые, низкорослые и неприглядные солдаты-киргизы и таджики. Выехавшие верхом на ишаках откуда-то из безадресных мест бескрайней степи казахи, кислая вонь от которых распространялась на полкилометра вокруг, тряся от негодования крысиными хвостами бородок, раздувая ввалившиеся