Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

К., содержала статья И. В. Евдокимова (в будущем известного беллетриста и искусствоведа), посвященная журналу «Русский библиофил». Называя новонайденный альбом «драгоценной реликвией из отдаленной провинции» и отмечая, что появление неизвестных рисунков Федотова привлекло «всеобщее внимание», Евдокимов сообщает, что альбом был обнаружен «в городке Красноярске» и куплен за 25 рублей[17]. Осведомленность автора относительно цены альбома и «городка Красноярска» побуждает нас заподозрить в его словах «долю истины»: Иван Евдокимов был учеником Шляпкина по Петербургскому университету, участником Пушкинского семинария С. А. Венгерова, и есть основания полагать, что он был знаком и общался с М. К., сообщившим ему подробности своего открытия.

Среди откликов на «Дневник художника», появившихся в Сибири, обращает на себя внимание заметка в «Приамурской жизни» за подписью «N.»; ее автором был И. Л. Миллер, редактор-издатель этой хабаровской газеты. «…Специальное роскошное издание, – писал Миллер, – <…> в котором, наряду с сообщением об этом альбоме, воспроизведены в многочисленных репродукциях по английскому способу рисунки из этого альбома, которые представляют большой интерес <…> изящная печать и роскошная бумага делают издание не только ценным, но и высокохудожественным и весьма изящным»[18].

Другой сибирский отклик принадлежал Исааку Гольдбергу. В иркутской газете «Сибирь», которую он в то время редактировал, писатель поместил (под своим обычным псевдонимом Ir., т. е. Irridens (лат. насмешливый)) рецензию на работу М. К., особо подчеркнув его заслугу в атрибуции альбома:

Альбом, который попал в руки г. Азадовского, не давал прямых указаний, что это именно альбом художника Федотова. Эту неопровержимую принадлежность альбома Федотову доказывает сам г. Азадовский. И эти доказательства мало того, что они говорят о любовном отношении со стороны автора труда к попавшему к нему в руки анонимному альбому, они изобличают в г. Азадовском добросовестного и внимательного исследователя эпохи, в которую жил и творил Федотов. После тщательных и проверенных указаний г. Азадовского не остается ни тени сомнения, что альбом этот действительно федотовский…[19]

Не замедлили откликнуться на публикацию «Русского библиофила» и авторитетные московские искусствоведы – Н. И. Романов и П. Д. Эттингер. Отзыв первого особенно важен; Романов изучал творчество Федотова и не раз писал об этом художнике[20]. Работа М. Азадовского, подчеркнул Романов в своей рецензии, посвященной четвертой книжке «Русского библиофила» за 1916 г., «не может остаться незамеченной в кругу читателей, неравнодушных к русскому искусству». И пояснял:

Автор дает яркую характеристику найденного им в отдаленном городке Восточной Сибири ценного памятника русского искусства – альбома черновых набросков и рисунков П. А. Федотова. <…> Путем тонкого анализа и сопоставления рисунков и письменных заметок альбома автор устанавливает точно хронологическое место и значение этого альбома в творчестве Федотова и дает красивую и тонкую характеристику его творческих стремлений[21].

Столь же высоко, хотя и более лаконично, оценил публикацию в «Русском библиофиле» и П. Д. Эттингер («настоящее обогащение художественного наследия нашего мастера» и т. д.[22]).

Заслуживает упоминания также заметка искусствоведа и критика А. А. Ростиславова (1860–1920), возглавлявшего тогда художественный отдел в столичной газете «Речь». Подлинность и датировка альбома, подчеркивалось в его запоздавшей на несколько месяцев оценке «Дневника», устанавливаются «с несомненной убедительностью». Впрочем, Ростиславов не готов был согласиться с М. К. в определении «качеств и преимуществ отдельных рисунков»[23].

Появление «Дневника художника» приходится на тот период, когда интересы М. К. начинают смещаться в сторону русской литературы XIX в. Пушкин и пушкинская эпоха, Языков, декабристы, творчество Тургенева – эти темы все более привлекают его внимание.

Первым учителем М. К. по истории русской литературы был С. А. Венгеров, чьи лекции он слушал еще студентом. Позднее он становится участником знаменитого Пушкинского семинария, работавшего в стенах университета в 1908–1918 гг. Мы не знаем в точности, когда именно М. К. стал посещать (и сколь часто посещал) венгеровский семинарий, однако, отталкиваясь от его биографии, можно предположить, что это происходило в 1916–1917 гг. Пушкинский семинарий переживал тогда свой расцвет: в нем работали известные впоследствии пушкинисты (историки литературы, писатели, библиографы): С. А. Бонди, В. Л. Комарович, Г. А. Маслов, Ю. Г. Оксман, Ю. Н. Тынянов, А. Г. Фомин… Молодые энтузиасты регулярно собирались, читали и обсуждали доклады. С некоторыми из них (в особенности с Оксманом) у М. К. устанавливаются прочные (до конца жизни) дружеские отношения. Много лет спустя, обозначая круг своих друзей 1910‑х гг., «молодых пушкинистов», Оксман назовет среди них и М. К.[24]

Тогда же, по-видимому, М. К. знакомится и с Б. Л. Модзалевским (1874–1928), собирателем, архивистом, пушкинистом, библиографом и секретарем Пушкинской комиссии при Императорской Академии наук (с 1900 г.). Пользуясь поддержкой С. Ф. Ольденбурга и А. А. Шахматова, Модзалевский активно занимался в ту пору (совместно с Н. А. Котляревским) организацией и созданием Пушкинского Дома. Знаток русской иконографии и неутомимый собиратель пушкинских материалов, не раз выезжавший ради своих поисков в провинцию, Модзалевский живо откликнулся на сообщение М. К. о тверском архиве П. Л. Яковлева (на сведения об этом архиве, как утверждал М. К., ему «удалось наткнуться» в Сибири[25]) и помог ему получить командировку в Тверскую губернию «для розысков архива писателя 20‑х – 30‑х гг. П. Л. Яковлева»[26]. В начале сентября 1916 г. М. К. отправляется в Тверскую губернию. О его путешествии, на этот раз не столь длительном, рассказывает открытка с дороги, отправленная Модзалевскому:

27/IX.1916 Ст<анция> Лихославль

Глубокоуважаемый Борис Львович,

Хотя я сделал сегодня 40 в<ерст> на лошадях и устал здорово, но чувствую себя хорошо.

«Автомедоны наши бойки,

Неутомимы наши тройки»[27].

То, что нашел, хотя и не так интересно, как мне хотелось, но все же интересно, а главное «пощадили даже мыши драгоценную тетрадь»[28], т. е., вернее, они было начали свою работу, но уже докончить ее любезно предоставили своим архивным colleg’ам. «Пушкина» не оказалось, но о Пушкине, думаю, найдется, т<ак> к<ак> переписка дяди с племянником полна литературных новостей и сплетен. Мелькают имена Языкова, Бестужева, Фаддея[29] (о последнем в стихах). Обнимает переписка все 20‑е годы, письма тщательно подобраны, написаны весьма четко (нельзя за это не уважать Алек<сандра> Ефимовича![30]) и переплетены.

Привет.

Уваж<ающий> Вас М. Азадовский[31].

Что же удалось обнаружить М. К. в Тверской губернии близ Лихославля? В первую очередь, письма (около ста) упомянутого в письме А. Е. Измайлова к его двоюродному дяде, литератору П. Л. Яковлеву (1796–1831), брату М. Л.