Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

По всему фронту отступление проходило беспорядочно. Во многих случаях рушилась дисциплина. Тысячи поддавались панике и обращались в повальное бегство. Молодые люди, которых почти без подготовки и с устаревшим оружием в спешке бросили на фронт, впервые столкнулись лицом к лицу с ужасами войны – искалеченными телами, раздутыми трупами. Многие из них выбирали риск получить пулю в спину как дезертиры, вместо того чтобы продолжать агонию битвы. Их командиры оказались не готовы к масштабу и свирепости немецкого натиска, но так и не успевали составить планы организованного отхода. Коммуникации оказались нарушенными. Обрывочные и часто противоречивые приказы либо прибывали на командные пункты слишком поздно, либо не прибывали вовсе. С неработающими телефонными линиями и без радиостанций соседние подразделения не имели средств связи друг с другом. Они становились легкой добычей для противника, который обладал мобильностью, гибкостью и быстротой, который мог брать в окружение изолированные группы и с легкостью уничтожать их поодиночке. Их отчаянное положение усугублялось острым недостатком транспорта для перевозки боеприпасов и топлива для танков, а также отсутствием ремонтных мастерских для поврежденных в бою или сломанных машин. Самолеты люфтваффе безнаказанно расстреливали и бомбили отступавшие советские колонны, легко находя свои цели, так как – во избежание риска провокаций накануне вторжения – их командиры решили не обеспечивать их надлежащими средствами маскировки.

За общим хаосом с тревогой наблюдал генерал Иван Федюнинский, командир 15-го стрелкового корпуса, который вел бои на Юго-Западном фронте. Его словами можно было описать положение на любом другом участке фронта: «Часто на узких дорогах образовывались скопления войск, автомашин, артиллерийских орудий, походных кухонь. По таким “пробкам” фашистские самолеты наносили весьма чувствительные удары… Были случаи, когда бойцы не рыли окопов отчасти из-за нетребовательности отдельных командиров, отчасти из-за нехватки шанцевого инструмента. Положение с шанцевым инструментом было так плохо, что в некоторых подразделениях солдаты пользовались вместо лопат касками»[525]. Федюнинский, правда, отмечал «огромное воодушевление и патриотический подъем», вызванные речью Сталина, и похвально отзывался о том, как ее смысл был усилен политическими агитаторами Красной армии, которые разъясняли бойцам, что «на священную Отечественную войну поднимается весь советский народ»[526]. Реальность, однако, выглядела гораздо менее обнадеживающей.

По большей части правдой было то, что советская пехота – движимая где-то патриотизмом в стиле Москвина, где-то страхом перед расстрельными командами – сражалась с изумительной доблестью, не думая о собственной жизни. Сжимая в руках винтовки с примкнутыми штыками, пехотинцы бросались в атаку под неумолимо точным огнем немецкой артиллерии, ободряя друг друга массовым яростным криком «Ура!», как если бы одних этих криков было достаточно, чтобы заставить замолчать вражеские пушки. Хотя на некоторые немецкие подразделения подобная свирепость и вид множества штыков действительно производили устрашающий эффект, атакующие при этом погибали тысячами. Те, кому удавалось уцелеть, часто сталкивались с нехваткой боеприпасов. Во многих подразделениях заканчивались винтовки. С вопиющим бесстыдством Анастас Микоян – член Политбюро, ответственный за снабжение армии[527], – позднее признавал: «Мы были уверены, что наших запасов хватит на всю армию…» По его недосмотру как хозяйственника «отправляющиеся на фронт резервисты оказывались вовсе без винтовок»[528]. Это упущение никак не сказалось на его продвижении по службе[529].

Вопреки всем усилиям комиссаров и командиров, боевой дух во многих подразделениях резко упал. К июлю, несмотря на риск ареста органами НКВД с последующим расстрелом, из армии дезертировало огромное количество как офицеров, так и рядовых солдат. Такое происходило не только в пехоте. Дезертировали и экипажи танков. К тому времени советские инженеры уже разработали новые образцы бронетехники, которые станут самыми грозными танками Второй мировой войны (включая тяжелый и практически неуязвимый КВ-1 и более легкий и быстрый средний танк Т-34). Однако бо́льшая часть из тех 15 000 танков, с которыми Красная армия начала войну на западных рубежах СССР, были устаревшими моделями (такими как Т-26 и Т-28), нуждавшимися в модернизации или капитальном ремонте. Эти танки могли произвести впечатление на военном параде, но имели очень ограниченную ценность в бою: их обслуживали неподготовленные механики, а управляли ими неопытные экипажи. Зажатые в тисках устаревшей военной доктрины, танковые бригады – вместо того чтобы быть объединенными в крупные соединения, как у немцев[530], – были организованы как отдельные части при сухопутных войсках и должны были прикрывать пехоту огнем своих пушек, в то время как задачей пехотинцев было остановить продвижение противника. На практике парализованные неумолимой стремительностью наступавших танковых дивизий немцев, советские бронетанковые войска практически полностью утратили свою мобильность, превратившись в неподвижные цели для немецких орудий. Не дожидаясь, пока их сожгут, многие танкисты выпрыгивали из машин и в слабой надежде на спасение бежали в лес.

Гавриил Темкин, молодой необстрелянный призывник, направлявшийся в расположенную прямо за линией фронта учебную часть, собственными глазами наблюдал это беспорядочное бегство. Преодолев 300 километров от своего дома в Гомеле до города Орла – частью на поезде, а в основном пешком, – он видел разрушенные железнодорожные станции, перекопанные взрывами дороги и бомбардировщики «Штука», которые со включенными для большего ужаса сиренами пикировали на беззащитные колонны: «Я видел убитых, тела которых переплелись между собой. Раненые, особенно те, кто был ранен легко, звали на помощь, но она редко приходила»[531]. Он с изумлением отметил, с какой скоростью грузилось оборудование целых заводов на транспортные машины, направлявшиеся в глубокий тыл, где производство планировали восстанавливать. Среди этих огромных грузовиков в том же направлении под почти не прекращающимися бомбежками люфтваффе двигался поток мирных жителей. «Сбросив бомбы, самолеты на низком бреющем полете стреляли из пулеметов по всему, что двигалось… многие дома были разбомблены и превращены в груды развалин; если же они были деревянными, они выгорали полностью, и от них оставались только печные трубы и кучи пепла».

Бомбардировщики также приспособились наносить удары зажигательными бомбами по лесным зарослям вдоль дорог, догадываясь, что люди и лошади могут на ночь укрыться под деревьями. Во время одной такой бомбардировки Темкин заметил, что «пепельно-белые деревья, сгорая, становились красными, как будто краснея от стыда за то, что происходит. Именно в таком красивом березовом лесу я впервые ощутил запах горелого мяса. По запаху я не мог отличить, были это сгоревшие лошади или люди». Проходя мимо скорбных колонн отступавших с фронта войск, он обратил внимание на «их устаревшие винтовки, свободно болтающиеся на плечах. Их форма была истрепана, покрыта пылью, а на подавленных, осунувшихся лицах не было ни одной улыбки».

Темкин поборол искушение встать с ними в строй. Когда он прибыл в пункт назначения на окраине Орла, он встретил там большое количество других призывников, которые проделали схожий путь. Им выдали новую форму, но вскоре выяснилось, что научить их стрелять из винтовки не получится, так как ни одной винтовки не было. Вместо этого новобранцев заставляли маршировать взад и вперед, как на параде, с деревянными макетами винтовок на плечах. Его выбрали для подготовки в качестве радиста, но до того, как он смог выяснить, имеется ли в лагере хоть одна рация, его вызвали к командованию. Там ему сказали, что его военная подготовка завершена. Ему предстоял перевод в рабочий батальон. Будучи иммигрантом из оккупированной нацистами Польши, он показался командованию недостаточно надежным, чтобы доверить ему боевое оружие. Как и многим другим – по схожим причинам, – ему приказали сдать солдатскую форму, а вместо нее выдали поношенную одежду военного образца и пару стоптанных сапог. Со смущенным смирением Темкин позднее вспоминал, что выданный ему «ватник зеленоватого цвета» прослужит ему верой и правдой весь следующий год – «не только как верхняя одежда, но и как одеяло, а его рукава и как подушка».

В Москве недавно образованный Государственный комитет обороны во главе с бессменным Сталиным решил, что для усиления обороны столицы необходимы срочные меры. 4 июля Сталин поручил сформировать 25 добровольческих дивизий (общей численностью в 270 000 человек в возрасте от 17 до 55 лет), подлежащих отправке