На сцене и за кулисами. Первые шаги на сцене. Режиссерские ремарки - Джон Гилгуд

прочел пьесу куда более занимательно и мастерски, чем сумели бы это сделать мы сами. Шоу с видимым удовольствием иллюстрировал отдельные мизансцены и показывал, как правильно интонировать реплики. Нам было так интересно, что мы позабыли все свои страхи.

Шоу побывал у нас и на генеральной репетиции. Мы не могли разглядеть его в темноте партера, но видели мигание карманного фонарика, когда писатель делал свои заметки. В первом антракте он собрал всю труппу, достал свои записи, поверг всех в панику и отбыл.

К сожалению, я не получил от него никаких указаний по поводу моего исполнения роли: Саранов появляется только во втором акте.

Во время моего второго и последнего сезона в «Олд Вик» Лилиан Бейлис приняла честолюбивое решение открыть «Седлерс Уэллс». Для открытия была выбрана «Двенадцатая ночь», в которой я играл Мальволио. Наш первый спектакль прошел в очень торжественной обстановке: сэр Джонстон Форбс-Робертсон объявил об открытии театра и произнес речь о своем учителе Фелпсе, а в партере сидела кавалерственная дама Мэдж Кэндл.

Это был последний раз, когда они оба появились перед публикой. Партер ломился от знаменитостей, а первые четыре его ряда представляли собой иллюстрацию к газетному отделу светской хроники.

Пьеса исполнялась в промежутке между двумя церемониями: до поднятия занавеса — речи, продолжавшиеся чуть ли не час; после окончания спектакля — выражения признательности. На сцене рядами восседали олдермены, мэры и прочие официальные лица, чьи крахмальные манишки и цепи сверкали над рампой. Но я-то понимал, что важнее всего пьеса; поэтому меня так и подзуживало выкрикнуть мою реплику: «С ума вы сошли, господа мои? Опомнитесь! Где ваш разум, где пристойность и совесть? В такой поздний час гогочете, точно пьяные сапожники…»

По окончании спектакля публика осталась на местах, занавес снова поднялся, еще раз продемонстрировав ряды знаменитостей. Среди них восседала мисс Бейлис, импозантная и академичная в своем одеянии магистра искусств и с орденским крестом на груди. Затем она поднялась, чтобы произнести речь.

Публика вежливо ожидала, а чопорные и бледнолицые знаменитости сидели, словно крикетная команда, которую собираются фотографировать. Лилиан держала в правой руке большую корзину с фруктами, и, когда она начала свою речь, движения ее были несколько скованы этой ношей. Тем не менее она мужественно продолжала говорить и, наконец, увлеченная собственным красноречием, непроизвольно взмахнула рукой. Огромное яблоко с глухим стуком выпало из корзинки.

В публике захихикали. Лилиан взглянула на корзину, незаметно пододвинулась к предательскому яблоку, кое-как прикрыла его своим одеянием и продолжала речь. Однако вскоре искренность взяла верх над техникой, и корзинка вметнулась вправо, подчеркивая очередной тезис. Теперь на пол упала груша. Я увидел это и прыснул со смеху. Публика последовала моему примеру, и торжественное настроение безвозвратно улетучилось.

До чего мы все ненавидели «Седлерс Уэллс», когда он только что открылся!

Зал выглядел как распотрошенный свадебный пирог, акустика была отвратительная. Единственное бесспорное достоинство театра заключалось в чистоте и комфортабельности актерских уборных.

Однако мы были не в силах запомнить, в каком из двух театров мы сегодня играем или репетируем: едва у нас начинали налаживаться сборы в одном, нас тут же переводили в другой, где дела находились в упадке. Шефы обоих театров запутались, а в знаменитых зеленых программках, которые по настоянию Лилиан вкладывались в каждое письмо, посылаемое актерам из того или другого театра, разбираться стало труднее, чем в календаре старого Мура. Обоим театрам пришлось наделать массу всевозможных долгов и всячески экономить, чтобы покрыть их.

Все время получалось так, что когда Шекспир приносил прибыль, опера приносила убытки, и наоборот. Впоследствии создание балетной труппы, равно как значительные и смелые нововведения в опере дали возможность сделать «Седлерс Уэллс» полностью музыкальным театром. После этой перестройки дела его пошли с неизменным успехом, а шекспировская труппа с наслаждением возвратилась в более уютную атмосферу «Олд Вик».

То, что Лилиан осуществила свой заветный замысел — перестроить и вновь открыть «Седлерс Уэллс», было, конечно, полным ее триумфом; для меня же в связи с этим второй сезон оказался менее успешным и более тяжелым. Теперь мы играли уже не девять раз в две недели, а восемь в течение одной.

Особенно утомительны для нас были выступления в «Седлерс Уэллс», который посещался плохо и где приходилось приспосабливать голос к непривычным размерам и акустике нового зала.

Тем не менее «Генрих IV», часть I, «Антоний и Клеопатра», «Буря» и «Король Лир» прошли с шумным успехом и оказались одними из лучших постановок Билли.

1930–1931

Второй сезон приближался к концу. Кроме заглавной роли в возобновленном «Ричарде II», я сыграл Хотспера, Бенедикта, Мальволио, Саранова, лорда Тринкета в «Ревнивой жене» (чуть было не позабыл о нем — очень забавная роль) и Антония в «Антонии и Клеопатре». Последняя пьеса была одной из лучших постановок Билли Уильямса, который работал над ней, руководствуясь предисловием Грэнвилл-Баркера, и поставил ее в ренессансно-классических декорациях и костюмах в духе Веронезе. Излишне говорить, что благодря изобретательности Билли и художника Пола Смита все это великолепие обошлось очень недорого. Ралф оказался замечательным Энобарбом, я же явно не соответствовал своей роли, хотя старательно клеил себе бородку, надевал толщинку и надрывался до хрипоты. Горазде больше я любил играть Просперо в «Буре» и считал, что играю хорошо: ведь мне помогали Билли, Лесли Френч, чудесно игравший Ариэля, и, косвенно, Комиссаржевский, посоветовавший мне загримироваться под Данте и обойтись без бороды. Ралф ненавидел роль Калибана, хотя был в ней просто великолепен, чему способствовал превосходный монгольский грим, который каждый вечер отнимал у него по нескольку часов.

Последней моей ролью в «Олд Вик» был король Лир. Осмелиться в двадцать шесть лет облечь себя «всей полнотою прав, присущих высшей власти», и перевоплотиться в восьмидесятилетнего короля Лира было, конечно, изрядной дерзостью с моей стороны. Но я чувствовал, что это удачнее завершит мою двухлетнюю работу в «Олд Вик», чем возобновление «Гамлета». Обе эти пьесы были предложены мне на выбор, и я остановился на первой, хоть и не надеялся по-настоящему хорошо сыграть Лира. Сцена бури была мне решительно не по плечу. У меня не хватало