Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская

«Слава Тебе Господи, слава Тебе», – пели на клиросе, и maman опускала голову, готовясь слушать Евангелие.

На будущей неделе Спиридон Иванович хочет позвать обедать кой-кого из сослуживцев. Maman думает сделать так: consommé и crème d’asperges[138] – пирожки с мозгами и с говядиной. Filet de boeuf[139]. Потом заливное из осетрины; он это хорошо делает. Кажется, только это, дурак, и умеет… А подливки maman сделает сама. Потом sauté de gibier aux truffes[140]… A сладкое уж придется заказать в кондитерской. Этот остолоп не справится, еще напортит что-нибудь… Уж черт с ним! Пусть себе позаботится о жарком, о пирожках да о говядине… Заливное приказать ему сделать заранее… И непременно самой купить всю провизию. А то они черт знает чего подсунут… Что это за народ, право: ни стыда ни совести… И вечные ссоры и свары… Дарья плетет на Марью, Марья на Лукерью, Лукерья – на Катю… Но сладкое, однако, что же: parfait[141]?..

«Марфо, Марфо», – взывал между тем зычный бас диакона. Очнувшись и услыхав знакомые слова Евангелия, maman снова принимала строгое выражение лица.

А старушка, служившая в молодости лукавому, все более и более покрывалась багровыми пятнами негодования по случаю того, что перед ней неожиданно встала какая-то нарядная самозванка, впервые зашедшая в их церковь. И старушка кряхтела и злобно кашляла, пока та не догадывалась и не подвинулась в сторону.

По прочтении Евангелия все крестились и кланялись в землю, старушка снова принималась перелистывать свою литургию в переплете из гранатного бархата, a maman, с усилием поднявшись с колен, возвращалась к мыслям о соусах.

При всем этом maman искренно считала себя религиозной, возмущалась кощунственными шутками Спиридона Ивановича и огорчалась равнодушием Мимочки к вопросам религии. Теперь, впрочем, она надеялась обратить ее.

И Мимочка стала говеть. Она приезжала к концу обедни, так как ей вредно было рано вставать. Maman являлась к «часам» и отсылала карету обратно за дочерью.

Медленно поднявшись по устланной мягким ковром лестнице, Мимочка входила в залу, обращая на себя всеобщее внимание. Отыскав глазами maman, она здоровалась с ней и садилась на стул перед иконой. Ей тоже нравилось сидеть именно здесь. Ей было также гораздо легче в церкви, чем дома с мужем, с детьми, вообще с постылыми людьми, которым не было дела до ее сердечного горя. Откинувшись на спинку стула, она дремала с открытыми глазами, убаюкиваемая стройным пением или монотонной скороговоркой чтеца. О службе, о смысле выходов, возгласов, молитв она имела самое смутное понятие… О Боге она тоже ничего не знала и никогда о Нем не думала. Давно когда-то, в детстве, она учила про Авраама, Ноя и Сампсона; но, выросши, она все это перепутала… Библию она и не видывала, а Евангелие хоть и видала, но никогда не читала его, потому что рассуждала так: ведь если и прочтешь, все равно не будешь делать ничего из того, что там сказано. Ведь даже и ханжи, которые читают Евангелие, не делают ничего из завещанного Христом. И на что все это Мимочке? Все, что интересовало ее, что составляло ее жизнь: туалеты, выезды, увлечения, – все это не имело ничего общего с религией… «Неблагодарный! – думала она о Жюле. – Как она любит его, несмотря ни на что!.. О, как она его любит!..» И Мимочка вспоминала о том, какие у нее были хорошие минуты в жизни, минуты, за которые все можно было отдать!.. И теперь они прошли. Все прошло, все кончено. Кончена жизнь… И, Боже, до чего ей теперь все, все равно! Хоть никогда не вставать, не уходить отсюда…

Но когда все молились и крестились, и Мимочка, переглянувшись с maman, вставала со стула и тоже крестилась, грациозно наклоняя головку. Все крестятся; отчего и ей не креститься? Может быть, это так нужно… Кругом старухи шепчут что-то и с усилием опускаются на пол и с усилием поднимаются. «Несчастные! – думает она. – Им тяжело уже сгибаться… О чем им-то молиться?.. Верно, они молятся с отчаянья». И Мимочка хотела бы молиться с отчаянья, но она не умеет. Они всем кругом просят. И, может быть, что-нибудь и получат? «О, если б знать, что молитва поможет и мне!» – думала Мимочка. И, подняв печальные глаза, в которых дрожат слезы, на икону, она пробует молиться и мысленно шепчет: «Je vous saluer, Marie, pleine de grâce…»[142] Сказать свое желание?.. О, Боже, Боже! И зачем явилась эта Ольга и стала между ними и разбила ее счастье?.. О, проклятая, проклятая! Змея! Мимочка проклинает и ее, и всех близких ей… Мимочка ненавидит их всех и проклинает, проклинает их…

И с проклятьями Мимочка вставала с колен…

Когда снова приглашались верующие к молитве, Мимочка снова опускалась на стул и, поглядывая со страхом и с отвращением на окружающих ее старух, думала: «Как ужасно, должно быть, так состариться!.. Утратить свежесть, красоту, мягкость очертаний… Что за безобразное существо старая женщина!..»

И подумать, что и они недавно еще были молоды, улыбались, наряжались, кокетничали, любили; а теперь сморщились, покривились, растеряли зубы и волосы и кряхтят, и кашляют, и трясут головами… Неужели и Мимочка сделается таким же сморчком?.. Боже сохрани! Боже, спаси ее от этого!.. «О! je vous salue, Marie, pleine de grâce…»

Накануне дня причастия, перед тем как дамы собирались ехать к исповеди, француженка от Бертран привезла картонки с переделанными чепчиками maman и новой шляпкой Мимочки.

Мимочка задумчиво стоит перед зеркалом и примеряет оригинальную шляпку vieux rose, затканную серебром и отделанную шелковыми жгутами crème с серебром и темно-коричневым бархатом. И на что ей эта шляпка? И не все ли равно, что ни надеть?..

– Ты не будешь всего говорить священнику? – спрашивает maman, озабоченно роясь в своих картонках.

– С какой стати? – хмурясь, говорит Мимочка и, не глядя в зеркало, завязывает бархатные бриды.

– То-то я и хотела тебе сказать… Совершенно достаточно покаяться перед Богом (Мимочка пожимает плечами и развязывает бриды)… А то старик, говорят, постоянный гость Екатерины Александровны и за чаем рассказывает ей все исповеди. Все – люди, все – человеки… Покажись-ка!.. Мне кажется, чуть-чуть надо вперед подвинуть… Вот так, прелестно!.. А ведь барометр падает. Как досадно будет, если не удастся причастить и деток. Так хорошо бы всем вместе. Так ты не скажешь