Путинбург - Дмитрий Николаевич Запольский

Утром валяюсь я с бодуна жуткого дома. Датсун за мной приехал, вроде на съемки надо собираться, а у меня вот реально ни на что не стоит. Но вечером выпуск программы! Две бригады съемочных по городу мотаются, собирают сюжеты. Ну там кого убили, что открыли, кто приехал интересный, что в Смольном, что в Заксобрании… Ну и бантики всякие: в зоопарке енот родился, в капелле хор мальчиков выступает. Фигня всякая. А мне нужно сделать сюжет дня. Ну чтобы яркий был. Центральный. Обычно это было какое-то очень громкое убийство. Ну они же каждый день были, мы поутру в судебный морг, там все знали, все показывали. Милейшие люди. Короче, камера всегда в машине была у Датсуна. Моя, персональная. Betacam[381]. Я сижу за столом и туплю. Датсун говорит:

— Николаич, а поехали в Синявино[382]! У меня там дача рядом, я вчера на птицефабрике видел, как привезли дохлых ладожских тюленей на корм курам. Давай снимем!

Ненавижу, когда меня Николаичем называют. В блев тянет.

— Ты с ума сошел, — говорю. — Час дня, эфир в восемь, а монтаж займет не меньше полутора часов. И до Синявина ехать полтора часа в одну сторону. Что мы там снимем?

Датсун говорит, что за полчаса довезет. Ну да, а что? Машина — почти спортивная Volvo 850. Датсун под двести километров гоняет. Мигалка, непроверяшка, номера правительственные. А поехали!

Сижу на переднем сиденье, камера на коленях, укачивает меня. Тошно. Хочется отключиться, но не умею я на такой скорости спать, да и нервяк. Вырулили с Мурманского шоссе в Синявино. Ну фабрика, ворота. Охранники какие-то. Пошли вдоль забора, камеру накрыв курткой, чтобы вертухаи эти не всполошились. По тропинке к ближайшей дырке. Ну если есть забор спереди, то ведь это вовсе не значит, что он есть везде. Это я давно усвоил. Даже в Египте. К пирамидам туристов привозят на автобусах к роскошному КПП, там полиция, касса, турникеты. А если триста метров пройти в сторону — нет ни забора, ни полиции. Просто ничего. Пустыня. Песок. Заходи спокойно и делай вид, что так и надо. Никто и слова не скажет. Ну и в Синявине так же.

Заходим на фабрику, идем к каким-то зданиям, а перед ними зловонная гора. Ну как одноэтажный дом с мансардой. Это давленые яйца, скорлупа, куриные трупы, какие-то дохлые кошки, собаки. Гнилое мясо со свалки. И рыба. Тонны гнилой рыбы. Какая-то салака. Мелочь. Видимо, у рыбаков берут ладожских. И посередине этой горы ползает маленький тюлененок. Явно не жилец. Один глаз вытек, пасть разорвана, на брюхе дыра, кишки вываливаются. И вонь жуткая. Рядом цех по производству корма. Типа всю эту шнягу перемалывают, нагревают и измельчают. Чтобы курочек кормить витаминчиками. Я камеру из-под куртки достал, по снегу баланс белого поймал и снимаю. Крупно — тюлененка в агонии, цыплят, которые тут же вылупляются, мух, опарышей. Средним планом цех, общим — территорию, дырявый забор, тропинки на снегу. Короче, сюжет роскошный будет. А ну-ка зайдем в офис директора, запишем интервьюшечку! Пусть промямлит что-нибудь.

Находим заводоуправление. Народу никого. С включенной камерой вламываемся в кабинет директора. Он сидит за дубовым столом сталинских масштабов и тупит. Датсун ему микрофон в рожу тычет:

— Уважаемый господин Быков, проясните ситуацию: вы курей трупами кормите?

Колдырь[383] носил фамилию Быков. Но выглядел он как его продукция на прилавке: шея тоненькая, морда протокольная, глаза, как у дохлой курицы, в разные стороны, а костюмчик времен ХХ съезда КПСС.

— А разрешение на съемку у вас есть?

Конечно, есть! Мы всегда таскали с собой картонки, где типографским способом в советской стилистике было напечатано крупно: «Разрешение на съемку, пропуск всюду с правом снятия опечатанных помещений». На этих ксивах стояла красная печать «Кремль. Для разрешений на съемку. № 1»! И подпись Ельцина. Липовая, естественно. Серьезным людям мы это не показывали, только охранникам всяким и мусорам. Ну разве серьезные люди спрашивают у журналистов, вперевшихся в кабинет без разрешения, мандаты?

— Дайте посмотреть, — говорит колдырь и очочки на резиночке нацепляет на желтый куриный нос. — Так… Это Кремль. А мне нужно разрешение от СЭС, у нас режим санитарного контроля. Не годится.

Я все это, естественно, снимаю и понимаю, что сюжет будет суперским, колдырь выглядит мудаком, а его птицефабрика — большой помойкой. А Быков бычить начинает:

— Я сейчас охрану вызову, покиньте кабинет!

Ну и вызывай. Еще пару-тройку дятлов снимем. Прибегают два ханыги в черных куртках с шевронами. И с кобурами. Типа ЧОП. Ясно, что вместо оружия у них какие-то пукалки газовые или травматы[384]. Но я сразу к ним разворачиваю объектив: а ну покажьте ксивы, а ну откройте кобуру, покажите свое оружие! Они опасливо пятятся. Деревенские, камера для них — как жезл фараона, только не в руке, а на плече. Ладно. Сюжет снят, можно лететь на студию, по дороге сразу пишу текст. «Синявинский беспредел».

Специальный репортаж. Сразу музыка в голове крутится: Гершвин. Такие классные у него барабаны. И можно вырезать кусок и два раза вставить, как джингл: «Программа „Вавилон“ представляет специальный репортаж, бом-бом, „Синявинский беспредел“, бом-бом». И далее проход с камерой мимо несуществующего забора, гора падали, пар из окошка цеха переработки этой мерзости, дохлые куры, снова падаль, клетки с курями живыми, но отправленными на какую-то переработку, снова пар и сквозь него наезд на крохотного цыпленка, дохлый тюлень, проход по территории, кусок синхрона колдыря, стоп-кадр и что-то еще столь же аляповато сбацанное на скорую руку нашей монтажеркой Катей. Разухабисто и готично. И текст соответствующий: «Чем кормит курочек директор Быков. Хотите попробовать? Вот и попробуете, если купите синявинскую продукцию!»

Сюжет вышел в 21:30. Посмотрели его едва ли не все в Санкт-Петербурге владельцы телевизоров. Ну вот было такое время — смотрели миллионы. Знали, что что-то интересное будет обязательно. Скажем, трупак. Мы не всегда успевали снимать тела убитых в бандитских разборках, иногда их увозили санитарные машины до нас. И тогда, приезжая на место преступления, просили осветителя переодеться в ватник, клали на асфальт, накрывали простынкой и обильно поливали кетчупом. Получалось жутковато. Операторы по моей команде снимали «красиво» — так, чтобы выглядело совсем недостоверно для профессионала и очень кроваво для зрителя. Ну то есть кетчупа совсем не жалели, благо всякой турецкой дрянью