Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

До шестьдесят девятого года он работал в институте языка, литературы, фольклора и истории Карельской АССР, а в шестьдесят девятом его уволили по той же причине. За то, что он одевается в русскую одежду и, значит, ведет себя неподобающе. Ему так и сказали, что, знаете, либо вы покинете учреждение, либо вы поменяете одежду. Он сказал, – нет, одежду я не поменяю.

В итоге перешел на писательский труд. Когда мы ездили в экспедицию, он очень быстро писал. Он очень быстро писал и записывал все, что угодно, все, что видел, запоминал… Так у него был написан очерк о нашей экспедиции. Он до сих пор не опубликован и хранится у меня (Этот очерк публикуется ниже. – А.Г.)

Он начал писать, писать ярко, красивым языком, выразительно и точно. Это у него был особый дар. И в семидесятом году появился «Господин Великий Новгород» (журнальный вариант вышел в «Молодой гвардии» в 1967 г. – А. Т), его первый роман, где он рассказывал об истории новгородской вольности, в том числе о вольности, которая предшествовала времени Александра Невского и затрагивала времена Александра Невского. Этот роман он мне подарил. А дальше… – я всегда покупал книги Балашова, когда их видел. И судьба нас несколько развела, как бы… Он занялся своими делами – писательскими, переехал в Новгород. А я – занимался наукой… Впрочем, науку он не бросил – опубликовал около десяти книг и статей по фольклору. Но опубликовал как! Пользуясь писательскими связями, они уже были немалые. Он пристраивал свои работы. Но издатели обычно не распространяли, не продавали его книг. Они залеживались, это было. А сейчас их ищут, не могут найти.

В это время мы встречались мало, но все же встречались. Я наблюдал за его взлетом, его эпохальной серией «Государи московские». Он начал от Ивана Калиты, – «Младший сын», «Бремя власти», его знаменитые романы, и многие, многие другие, и «Юрий», и прочее. Не буду перечислять… – около десятка романов. И еще два романа, которые выходят из этой серии, это «Господин Великий Новгород», где слышится сочная новгородская речь, и «Марфа-посадница». «Марфу-посадницу» он особенно любил. Он много рассказывал мне о Марфе-посаднице, – когда еще собирался ее писать, – рассказывал, в чем он не согласен с Карамзиным. Но я этого не записал, не сохранил. Я тогда не понял, что передо мной великий писатель. Я только потом понял…

Балашов специально ездил в деревни, чтобы записывать говор, песни, танцы, сказки. И это все использовал в своих романах. Но новгородский говор почти не сохранился. В Новгороде в сорок четвертом году, после освобождения от фашистов, осталось всего тридцать жителей. Все остальное население было пришлым. Осталось два дома и больше ничего. Да… церкви. Церкви оставались. Церкви стояли не рушенные. Так. А все остальное было разбито, Новгород был в развалинах. Я в сорок шестом приезжал мальчиком смотреть, что осталось от Новгорода. Это был плач и стон. Ну, все возродилось. Все на Руси возрождается, возродился и Новгород, и его люди, и его культура, и его наука, и искусство, все. Большую роль в этом возрождении сыграл Дмитрий Михайлович Балашов.

Мы встречались с ним на писательских конференциях, на «Праздниках русской письменности», – двадцать четвертого мая, день Кирилла и Мефодия. Были вместе в Мурманске, Вологде, Новгороде, Смоленске и еще где-то. Правда, в разных секциях. Я – в секции истории, а он в секции писателей. И жили по раздельности в разных гостиницах. Но сердце у нас билось одно…

Помню его речь перед студентами… яркая речь. Он говорил, что сделали с Россией: грабители, прихлебатели, капиталисты… и так далее. Во что ее превратили! И тут, простите, вплоть до нецензурных выражений. Да, иногда русский человек не выдерживает и что-то прорывается. Но это слушала молодежь, а он ей прямо в лоб: тем-то и тем-то… (это про власть) занимаются! Когда это прекратиться! И так сказал, да… очень яркая речь была. Такие же речи и в других местах. Потому что обстановка не менялась. И Россию опускали все ниже и ниже…

Вы сказали, подробности? Вот подробности. В семидесятые годы его пригласили сняться в качестве актера в фильме, в котором был запечатлен Новгород во время оккупации (фильм «Господин Великий Новгород» вышел в 1984 г. – А.Г.). Он играл старика, которого уничтожают немцы, – бьют, избивают, жгут все. Это была довольно яркая роль… как и в нашем фильме «Путешествие за древними книгами».

Вот если бы вы добились показа этого фильма по телевидению, то, я думаю, получили бы большое удовольствие: поиск древних книг… Я уже рассказывал. Там в фильме былины звучат удивительные. Подлинная древнерусская песня, былины о Дюке Степановиче… Это заслуга Балашова. Но фольклорная часть мало вошла в фильм. Фильм получил высокую оценку в шестьдесят четвертом году – первое место на фестивале географических фильмов в ФРГ. Чубакова получила премию за это. Ну, значит, нам как всегда ничего. Забыли даже выдать зарплату. А сейчас этот фильм где – на полке!

Что еще я хотел сказать? В конце семидесятых годов мы встречались с Дмитрием у него дома. Я видел, как Балашов работает. У него был прекрасный кабинет, весь в древнерусском стиле. Все там было сделано его руками, даже солонки. Не только одежда, все, все у него было древнерусское. Все в доме было сделано по-древнерусски. Даже кровать. Он сам вытачивал кровати, на которых спал. То есть, это был человек древнерусский. Понимаете.

И вот он мне рассказывал о замысле своих романов. Я сейчас не помню, который конкретно. Но это были «Московские государи». И я спросил: «А где ты берешь материал?» Вот это нужно же населить горницу боярами, а другую крестьянами. И где ты возьмешь речь? Он рассказывал мне технику собирания, как он по кускам воссоздает, реконструирует и так далее, как записывает… Потом мы с ним ожесточенно спорили. Он был убежден, что профессор Гумилев и академик Лихачев во всем правы. И защищал их позиции творческие и политические. Я с ним был не согласен. Я возражал. Ну, он возбуждался тоже. Но как-то мы находили компромисс. «Юра! – он говорил. – Давай останемся каждый при своем». Я говорю, – ну, давай останемся, но такие-то там люди, такие-то там поступки бесчестные, – я не могу их одобрить. Вот они такие, такие. Но… не будем углубляться. Скажем только, что я наблюдал самый процесс его творчества, как он на своих листах писал ужасным почерком, очень широко, на четверке, лист обыкновенный,