Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

франко-советских отношениях. Альфан активно участвовал в переговорах в 1920-х годах, а 1932 году был управляющим делами кабинета[341] главы правительства и министра иностранных дел Эррио. Он был достаточно квалифицирован, чтобы наладить отношения с Москвой. Не все чиновники МИД выступали против их улучшения.

5 июля Альфан встретился со Стомоняковым. Литвинов все еще находился за границей. Альфан обсудил разные темы: Польшу, Румынию, загнивающую французскую прессу. Но на самом деле ему хотелось поговорить про дальнейшее усиление франко-советского сближения. СССР должен играть более серьезную роль в международной политике. Альфан вспомнил первое выступление Литвинова в Женеве и «ироническое отношение к нему в аудитории». Но теперь времена изменились, и делегаты в Лиге Наций стали к нему прислушиваться. Важность СССР возросла и будет расти дальше. «Нормализация отношений с Францией — только начало. Нужно стремиться к согласию (антант) между Францией, СССР и Англией». Альфан даже привел в пример «Сердечное согласие» (Антанту), подписанное до Первой мировой войны. Помните, пока шел только июль 1933 года. Альфан полагал, что для улучшения франко-советских отношений необходимо исправить англо-советские отношения. Это было правдой. Литвинов только что уладил кризис «Метро-Виккерс».

Стомоняков записал в дневнике: «Так как разговор велся в очень дружественных тонах, я должен был, в меру осторожности, соглашаться в отдельных местах с Альфаном, а потом заметил, что, учитывая значение мелочей, нужно в то же время не упускать из виду различия режимов в СССР и Франции, из-за которого иногда невозможно здесь по какому-нибудь вопросу принять положительное решение, которое во Франции является само собой разумеющимся. И, прежде всего, — прибавил я, — отдавая должное мелочам, не следует упускать из виду больших интересов, которые связывают наши страны».

Альфан попытался объяснить свою позицию: постарайтесь быть гибкими «в мелочах», которые важны для Франции, и это позволит легче двигаться на пути к «большим вопросам». Стомоняков уверил Альфана «в самом дружественном к нему отношении со стороны НКИД»[342].

Шестеренки скрипели, однако официально СССР стремился сохранить «старую политику» по отношению к Германии, и в то же время улучшить отношения с Францией и Польшей. На следующий день Литвинов встретился в Париже с Даладье и Поль-Бонкуром. Именно после этой встречи Антонов-Овсеенко высказал свои подозрения в том, что СССР дезинформируют. Литвинов искал эти «конкретные проявления сближения». Одним из вариантов было уговорить французское правительство подписать конвенцию наркома об определении агрессора. Другим было «джентльменское соглашение» об обмене секретной информацией в интересах обеих стран[343].

Во время переговоров Литвинов и Даладье также упомянули Польшу. Они обедали 8 июля: «За завтраком Даладье снова говорил о странной политике Польши и о своем недоверии к Беку. Получалось впечатление, что он заранее хочет отмежеваться от возможной известной ему польской авантюры. Не мешало бы пустить в печать сообщение какого-нибудь корреспондента ТАСС или “Правды” о польско-германских затеях. Было бы, однако, неправильно вести в наших газетах такую кампанию, чтобы в Германии создалось впечатление, что мы бесповоротно порвали с ней и окончательно переориентировались [курсив наш. — М. К.]»[344].

Летом 1933 года Литвинов уже вел тонкую политику в отношении Германии. Все было не так, как казалось на первый взгляд, и сплеталось в причудливый узор.

Отношения с Францией тоже были не такими, какими казались. Несмотря на секретные обеды Литвинова с Даладье, французское правительство проводило свою политику по отношению к СССР. Дружественные СССР страны подписали конвенцию Литвинова об определении агрессора, но Леже считал, что Франции рано делать выбор в пользу кого-то. Он «не хочет причинить неприятность Англии»[345]. Читателям стоит запомнить это имя — Алексис Леже.

«Джентльменское соглашение» тоже не принесло успеха. Политическое руководство МИД отказалось его обсуждать по причине секретности, так как это может рассматриваться как «острие копья, направленное против Англии, согласие с которой до сих пор лежит в основе французской политики»[346]. Поль-Бонкур, остававшийся министром иностранных дел, пытался выгородить Францию перед Довгалевским и сказал, что конвенция Литвинова имеет, по сути, региональное значение и «джентльменское соглашение» не требуется, так как французскому и советскому правительству не нужно обмениваться информацией[347]. Это были небольшие задержки, но они указывали на возможные препятствия, которые могли возникнуть по мере укрепления франко-советских отношений. Пока тем не менее были организованы поездки в Москву для Эррио и Кота, активно выступавших за сближение. В августе французское правительство согласилось обменяться военно-воздушными и военноморскими атташе[348]. Это был шаг вперед.

Визиты Эррио и Кота прошли хорошо, с точки зрения как Франции, так и СССР. По словам Альфана, Эррио оказали прием, достойный главы правительства. Он съездил на Украину, где не заметил последствий голода, охватившего весь так называемый пшеничный пояс и теперь подходившего к концу[349]. В Москве для него устроили банкет на 150 человек. Русские умеют устроить такую вечеринку, на которой ты сразу почувствуешь себя желанным гостем. Все пили и произносили обязательные тосты. Энтузиазм, подпитанный водкой, был заразителен. Кто-то выдвинул идею возможного франко-советского альянса. «Да здравствует Франция!» — дружно и громогласно крикнули все в ответ[350]. Эррио сказал Литвинову, что сделает все, что в его силах, чтобы укрепить сближение их стран. Литвинов ответил в том же духе, упомянув о «нашем твердом решении и желании идти на дальнейшее сближение с Францией». Описывая встречу, Литвинов использует местоимение «наше», имея в виду советскую политику. Помните, что шел сентябрь 1933 года, и Политбюро пока что еще не отказалось официально от «старой политики» в отношении Германии. Возможно, Литвинов поторопился со своим «наше», а может, и нет. Нарком не стал скрывать от Эррио, что ощущает некоторую недоговоренность со стороны Франции. Он привел в пример конвенцию об определении агрессора и «джентльменское соглашение». Эррио привлекло последнее предложение, и он пообещал его поддержать.

Пока Эррио не пришел к власти, министром авиации был Кот, у которого были вполне определенные идеи относительно франко-советского авиационного сотрудничества[351]. Литвинов встретился с Котом на следующий день после встречи с Эррио. Они обсудили общие темы. Кот сказал, что его сильно впечатлили военно-воздушные силы СССР как в настоящий момент, так и в потенциале. У членов его делегации было похожее мнение. Литвинов снова заговорил о своем постоянном страхе того, что правительство сменится на правое, и это может помешать сближению. Кот предложил организовать визиты членов Национального собрания от всех партий, чтобы они сами могли увидеть, чего добился СССР. Тогда они просто не смогут противиться сближению[352].

Альфан отреагировал через два дня. По словам Литвинова, он радовался визитам Эррио