Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Гугенберга. Дирксен хотел обсудить другой вопрос, но Крестинский сменил тему. «За 12 лет работы моей по линии советско-германских отношений, — 9 лет в Берлине и уже почти 3 года здесь, — сказал Крестинский, — мне ни разу не приходилось говорить по столь неприятному поводу. Я имею в виду ярко антисоветское выступление германской делегации в Лондоне». Он кратко суммировал речь для Дирксена: колонизация Южной России и Восточной Европы в целом и конец СССР и его революции. Немецкая делегация в Лондоне открестилась от речи Гугенберга, но Крестинского не убедил этот фальшивый жест. Он обтекаемо заявил, что идеи принадлежали другим нацистским лидерам, поскольку Гугенберг не упоминал Гитлера или «Майн кампф». Речь настолько противоречила Берлинскому договору и «дружеским отношениям» между Германией и СССР, что от Берлина потребовали объяснений. Дирксен ответил, что он только что узнал о лондонской речи и отправил телеграмму в Берлин, попросив пояснить, что случилось. Затем Дирксен перешел к «текущему вопросу», а именно к железнодорожной линии между Ленинградом и Штеттином и Ленинградом и Гамбургом. «Я сказал, — писал Крестинский в дневнике, — что наше решение об отказе продолжать совместную эксплуатацию этих линий является окончательным». Хотя замнаркома не упомянул об этом, однако именно в это время советское правительство приостановило программы военного обучения офицеров по обмену с Германией. Был только конец июня, а СССР уже притормаживал Рапалльский договор. Дирксен в ответ упомянул отрицательные комментарии о Германии в советской прессе, но Крестинский на это не купился. На самом деле ситуация в Германии была в десять раз хуже самых пессимистических замечаний в советских газетах. Создавалось ощущение, что всю его работу, проделанную за последние 12 лет, просто выкинули в окно.

С меморандумом Гугенберга нельзя было смириться. Это было бы уже слишком[315].

Через несколько дней Дирксен снова встретился с Крестинским. У них был обычный диалог, но в этот раз Дирксен жаловался на недавние демонстрации в Москве во время похорон высланной немецкой коммунистки Клары Цеткин. Было 22 июня. Присутствовали все важные советские лидеры, в том числе Сталин, Молотов и Ворошилов, а также толпа из 10 тысяч человек. «Вы совершенно правы», — ответил Крестинский после того, как Дирксен замолчал.

Крестинский добавил, «что широкие массы не только партии, но и всего Советского Союза очень нервно реагируют на то, что происходит в Германии как по отношению к СССР, так и по отношению к коммунистам, рабочим, евреям и прогрессивной интеллигенции самой Германии. Но авторитет нашего парт[ийного] руководства настолько велик, что оно, конечно, сумело бы провести нужную внешнеполитическую линию по отношению к Германии». При правильных условиях, само собой. Однако партийное руководство должно быть убеждено в доброй воле Германии, но пока, к сожалению, у него нет необходимой уверенности[316].

Дирксен вернулся в НКИД в июле, хотя в этот раз Крестинский не был так снисходителен. Он пожаловался на новую антисоветскую кампанию в немецкой прессе, которую, очевидно, поддерживало правительство. «Наша общественность» (снова те же слова) воспримет подобные проявления враждебности как «объявление ей войны немецкими политическими кругами и немецкой общественностью». В конце отчета Крестинский отметил, что он не сказал ничего успокаивающего Дирксену на тему продолжения рапалльской политики[317].

Не по словам судят, а по делам

Через три недели Дирксен снова встретился с Крестинским, на этот раз он хотел сообщить ему, что его переводят в немецкое посольство в Токио. Судя по записям Крестинского, он ответил, что НКИД очень жаль, что Дирксен уезжает. Посол признался, что ему тяжело покидать Москву, но условия работы очень сильно изменились за последние несколько месяцев, и ему сложно приспособиться. Так Дирксен попытался вернуться к делам и снова озвучил мысль о том, как хорошо было бы восстановить советско-немецкие отношения. Он поддел Крестинского: «Очевидно, советское правительство не может приспособиться к фундаментальным изменениям в политической структуре Германии и переменам во внешней политике».

Крестинский в ответ сказал то, что Дирксен уже слышал ранее: «Я ответил, — писал он в дневнике, — что наша настороженность по отношению к Германии объясняется вовсе не нашим отношением к внутриполитическому строю Германии. Это — есть реакция на внешнюю политику Германии. До тех пор, пока Германия делами, а не словами не докажет своего желания продолжать прежнюю политику, до тех пор, пока с германской стороны будут продолжаться антисоветские выступления, до тех пор мы не можем отказаться от нашей выжидательной настороженности». Дирксен опять сел на своего конька: я говорил с людьми в Берлине. Я убежден, что они хотят сохранить «предыдущую политику». «Немецкое правительство уже сделало несколько шагов для достижения этой цели, — настаивал Дирксен. — Сейчас, как мне кажется, следующий шаг должен сделать СССР, а не Германия»[318]. Эти слова часто произносились, когда речь шла об отношениях западных держав и СССР: «Вы первый!» «Нет, нет, что вы! Только после вас!»

Временный поверенный Германии Фриц фон Твардовски приехал к Крестинскому через два дня и затянул ту же песню про улучшение отношений. «Мы считаем, — сказал Крестинский, — что герм[анское] пра[вительство] должно не только словами, но и делами доказать свою добрую волю и свою искренность в отношении продолжения прежней политики». Наверно, это был необычный разговор, так как Крестинский отправил запись о нем Сталину[319].

Дирксен также вернулся к обсуждению этого вопроса. Он не был доволен ответом, который получил от Крестинского, и попросил о встрече с Молотовым. Замнаркома ответил, что Молотов очень занят, но тем не менее он нашел время через несколько дней встретиться с послом. Крестинский сообщил советскому посольству в Берлине, что снова состоялся такой же разговор, как у него с Дирксеном и Твардовски. Молотов заверил Дирксена, что советская рапалльская политика остается неизменной, но из-за недавних событий в Германии возникают сомнения. В качестве примера Молотов упомянул речь министра пропаганды Йозефа Геббельса, в которой он осуждал Рапалльский договор. Как сообщил Крестинский посольству в Берлине, после встречи Дирксен сказал, что теперь он более уверенно сможет объясниться в Берлине[320].

«Нехватка дисциплины»

В начале сентября появились сообщения о «новой серии случаев нелояльности и недружелюбия германских властей». Литвинов поручил посольству в Берлине обсудить этот вопрос с МИД Германии, так как подобные эпизоды еще раз подтверждают изменение немецкой политики. Твардовски встретился с Литвиновым, чтобы обсудить с ним стандартную тему «нормализации отношений». Нарком сказал, что никакие объяснения или заявления не помогут до тех пор, пока немецкое правительство официально или неофициально будет придерживаться существующей политической линии[321].

Твардовски снова встретился