Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020 - Коллектив авторов

курса философии, я читал в университете сочиненный мною (то есть авторский) курс литературной текстурологии; суть этой дисциплины в том, чтобы путем полного, системного анализа текста, претендующего на принадлежность к искусству, определить степень художественности этого текста и тем самым – оправданность его притязаний. Основным материалом для моей текстурологии был роман «Евгений Онегин». А тут, неожиданно, – верлибр. Однако все мои теоретические наработки и практические изыскания показались мне вполне подходящими для анализа куприяновского стиха – и «несвободного» (рифмованного), и «свободного» (верлибра).

Художественная оппозизция? Пожалуйста, сколько угодно: «Всячина не хочет всякой /Быть, а только суверенной, ///Между волком и собакой,/// /Между печкой и вселенной»… ///«Через город лег проселок. /Я иду в разломе неком, /Как последний антрополог /За последним человеком».

Берите любое стихотворение: вы обнаружите в каждой строчке оппозиции – и поэтические, и чисто логические, и логико-парадоксальные, и фонетические…

В текстурологии это закон: чем больше в произведении разнообразных оппозиций, тем оно художественнее, то есть прямо относится к искусству как таковому. С этой точки зрения, стихи Куприянова выдерживают текстурологическое тестирование на «отлично».

Другой тест – порядок слов в синтагме.

Вот – простая строфа: «я вижу /на моем месте /никого быть не может / кроме меня».

Попробуем переставить слова. «Вижу я на месте моем…» и так далее.

Во-первых, возник белый стих – оппозиция разрушительная по отношению к верлибру. Во-вторых, изменилась интонация – совершенно неуместная в контексте всего стихотворения («Жизненный опыт»): сказовость в данном случае приобретает юмористическое звучание.

Поиграйте в этом ключе с другими стихами Куприянова, и вы увидите, как все сколочено и пригнано «заподлицо», не разъять.

Наконец – звукопись. Слушайте:

Стихи мои / Добры и злы, Как яд змеи / И мед пчелы. // Таков состав – / По капле взят / От всех отрав, От всех отрад. // От всех низин, От всех высот, / Но смысл един – Порыв, полет. // Ищите лад / В потоке строк, / Тогда и яд пойдет вам впрок!

И выглядит – как манифест. Тем более, что подтверждается другими стихами – и рифмованными, и верлибрами. Например:

Работай над бессмертием души, / покуда сердце листьями ранимо, / и дни за днями пролетают мимо, / бери перо, склоняйся и пиши!

Или: Поэт – всевидящий /обсуждает с ослепшими /виды на будущее // всеведающий /выспрашивает у несведущих /о неведомом //и говорит обо всем /во всеуслышанье //чтобы скрыть навсегда от глухих

Что касается яда, который пойдет нам впрок, – могу сказать определенно: ядовитость – да, присутствует, поскольку в поэзии Куприянова сатиры немало; но вычислить количество яда в ядовитости отдельных стихотворений не возьмусь – куприяновская сатира так тонко и текуче скользит по границам иронии, шутки, сарказма, что математически определить, где что, практически невозможно.

Постмодернизм, конечно же, должен был оплодотворить поэзию Куприянова – куда ж без него! Сегодня дремучей архаикой веет от виршей, в которых постмодернизм не нашел себе приюта… Поэтому исторические реминисценции, прямое и скрытое цитирование классики, парафразы, игра слов и смыслов – обязательны в современном стихе. И всем этим Куприянов владеет виртуозно. Все есть: ассоциации, фразеологизмы, исторические имена, культурологические шаблоны и стереотипы.

И я в свой век отчизне посвятил … («Памяти Серебряного века»). Реминисценция понятная.

И тебе внимает глухо // Неба срезанное ухо// И на всю земную ось// Солнце кровью пролилось…

Необычные ассоциации вызывают эти строчки: здесь и Маяковский, и Ван-Гог, и даже Леонид Дербенев. Однако подобных странностей читатель, мало-мальский знающий современную культуру, может заметить в десятках случаев: Куприянов щедр на подобные провокации.

Выгорят на солнце пятна / Там, где я на них глядел.

Амбиции лирического субъекта Маяковского, не меньше.

Игра созвучиями:

В безобразии безверий//Молим у небес наживы.//На развалинах империй/ /Попраны императивы.

Сатира – мягкая и невеселая; скорее – досада. «Птица-тройка», например.

Мчится тройка удалая, /Подгоняет злое слово, /Вдоль Кавказа, вдоль Алтая, /Мимо Гоголя, Толстого, //Мимо Пушкина и Блока, /мимо снега, воя, грома, /Колокольчик одиноко Бьется вдалеке от дома. //Белый снег метет во мраке, / Седоки пощады просят. /А ямщик поет во фраке: /Русь, куда тебя заносит? //Там, за небом ты святая, /Здесь – ослепшая в метели, /Мчишься, вечно пролетая /Мимо сути, мимо цели.// И ямщик, лихой холерик, /Угадать в метели тщится – /Где, в которой из Америк /Тройка-Русь остепенится?

Позволю себе ужасное варварство: переложу верлибр на прозаический дискурс со знаками препинания.

«Нам за всех, кто до нас, – петь, смеяться и плакать. Нам греметь за умолкнувшие трубы ангелов, нам звенеть за вырванные языки колоколов. Нам внимать океану, который в нас впадает, как в родник. Слушайте: как тихо – Моцарт никогда не услышит Шопена».

И ведь какая, в самом деле, отвратительная правда: Пушкин никогда не прочитает Льва Толстого, Чехова, Блока, Горького, Булгакова! Глинка никогда не услышит Римского-Корсакова, Рахманинова, Прокофьева…

В голову никогда не приходила такая простая и ужасная мысль. И осмелюсь добавить – гениальная.

Феноменологическая «оборачиваемость» мира увидена Куприяновым и зафиксирована: да, каждое явление имеет оборотную сторону, но люди – странные существа – никак не могут настроить зрение, чтобы озирать громаду мира, равно как и его мелкие детали, стереоскопично и в крутящейся динамике, наблюдая обратную сторону Луны, если выразиться метафорически, как если бы она была явлена жителям Земли непосредственно. Это роковое обстоятельство обесценивает и так не очень высокую стоимость жизни человечества, поэтому, когда киты выйдут на сушу, людям будет не до изумления…

Когда киты начнут охоту на человека / Который уже готов в своей алчности / Зарыть море в землю и утопить землю в море / Когда киты вернутся на сушу <…> Что же будет тогда с безжалостным человеком/ Когда киты вернутся на сушу…

В 80-е появились сообщения о телятах с двумя головами, овцах с шестью ногами и не счесть было сообщений о младенцах с устрашающими патологиями, – и неожиданно для меня самого из моей единственной головы выскочило что-то наподобие белого стиха; я вспомнил его в связи с куприяновскими китами. В знак близости к мировосприятию Куприянова рискну привести это свое изделие бог знает какого года:

Когда погибнет человечество,/природа станет жить свободно,/и народятся чудо-зайчики – /огромные! с колючей шёрсткой /и клыкастые,/и будут пожирать леса, /рогатых птиц, /и пчёл шестиголовых – /когда исчезнет человечество, /природу отравив /своей безмозглостью…

Есть, есть некая перекличка с фантастическим пророчеством Вячеслава Глебовича. Оптимистические умы сходятся, хм… на почве эсхатологии!

Вечер утра мудреней. Такого рода перевертышей у Куприянова слишком много, чтобы принимать их за банальную игру ума.

Ночь, улица, холод,