В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

— Не верь, Зоя, не верь! Какой же Семен вредитель? Ну какой же! Всю жизнь в труде да в борьбе!

Зоя мертвенно побледнела. Сухо, почти враждебно произнесла:

— Я и не верю… откуда ты взяла? Я своего отца знаю! — Помолчав, присовокупила: — А от Яши я теперь сама отойду… отстану от него… слезы он моей не стоит! Женить его отец-то хочет… А он молчит… — Только сейчас Зоя истошно закричала, упав на скамью.

Варвара давно слышала, что в семье Никулиных ссоры: Яков хотел записаться в колхоз, отец сопротивлялся и грозил выгнать сына из дому.

— У всех в умах пошатнулось… все пошло вразброд, — сказала она, почему-то вспомнив об Андрее.

Оставшись одна, Варвара вырвала из тетради чистый листок и крупными печатными буквами нацарапала:

«Это я пишу… К тебе, Андрей, что же ты не идешь ко мне? Может, рассказал бы, что к чему на деревне делается. Но думаю, что нет у тебя полного понятия… А я-то считала тебя выше, чем я. Одна дойду… Все я пойму, Андрей. Только вдвоем легче бы было…»

Ей казалось, что она написала очень важные слова. Стало легче. Все враз обрело значительность: и этот мерцающий в лампе огонь под закоптелым стеклом, и легкие снежинки, бьющиеся в окно, и это письмо, которое она никогда не отправит, с огромными хромыми буквами.

Прочитав его, Варвара громко рассмеялась: это она написала сама, она, Варвара Потехина… Радость распирала сердце. Казалось, ей сделали такой подарок, какой никто никогда не получал.

Пикуловы продолжали работать на ферме. Но это были совсем не те простые словоохотливые женщины, которых здесь знали раньше. Молчаливые, подозрительные, они разучились смеяться, даже глядеть в сторону людей. Справив работу, шептались и уходили. Но работали еще ревнивее, следя друг за другом.

— Зоя, прочеши-ка коров-то… А то придерутея к нам начальники-то… — шептала Лукерья. — Теперь нам, дочь, надо с тобой ни в чем не оступиться. Что другим простят, то с нас взыщут.

Раз Варвара застала Лукерью в правлении. Та просила денег.

От больших рыжих пимов ее с загнутыми носками отлипал снег, Маленькая, с просящим, жалобным лицом, она, тихо переминаясь, огрубелыми руками то и дело теребила черную пуговицу у полушубка, которая и без того держалась на одной нитке.

— Так как же, Петр Степанович? Хоть бы с полсотенки… Вместе с Зойкой мы весь год в колхозе скреблись… И добавила очень тихо: — Семену за его работу не заплачено…

Петр, развалясь на стуле, в удивлении уставился на нее. Лицо и уши его медленно багровели.

— Совсем совесть потеряла? — спросил он. — Поворачивается язык еще за Семена требовать заработок! О нем ты и думать забудь…

— У него дети остались… Мне их прокормить надо… — тихо напомнила Лукерья. — Нам-то с Зойкой хоть выдай чего-нибудь.

Петр сдвинул черную пушистую шапку на затылок и пожал плечами:

— Нету! Понимаешь, Лукерья, нету! Все в дело ушло. Не умрете…

— Как так нету? — стараясь не замечать насмешки, настаивала Пикулова. Она оторвала наконец пуговицу от полушубка, и та, упав, покатилась по полу. — Сегодня Андрею Дорохову дал, я знаю…

— То — Андрею, честному труженику, а то — тебе, жене вредителя.

— Тогда нам бесполезно и работать в колхозе? — не то спросила, не то отметила для себя Лукерья Пикулова.

— Попробуй не работать… Живо за Семеном угодишь!

— А ты не пугай! — крикнула, побледнев, Лукерья. Но слез не было, глаза ее сухо горели отчаянием. — Выписывай тогда меня из колхоза!

— Дорохову дал… твердил Чувелев. — На двоих ему дал. На Варвару вот, она ведь теперь — ревизия, и на Андрея, ее хозяина…

Варвара тоже побледнела, долго смотрела на руки Петра, бесцельно перебиравшие бумаги, и на твердый низкий лоб под редкими короткими темными волосами. Она и не подозревала, что можно так ненавидеть, как сейчас ненавидела его, заговорила и отрывисто, зло, задыхаясь от гнева:

— Надо мною, Петр, только я хозяйка!

Придвинувшись ближе, закричала:

— Бахвал! Ты мне осенью что говорил? «Работай знай, Варвара! Я твою избушку хлебом завалю!» Выписывай и меня из колхоза! — И испугалась того, что сказала, но упрямо твердила: — Выписывай! Уж если тебе Пикуловы не работники, тогда поищи других. Зинаиду свою снова на ферму поставь. А нас с Лукерьей выписывай!

Она не ошиблась: Петр струсил, растерялся — при такой нужде в работниках страшно было потерять этих женщин.

— Хорошо, дам я Лукерье с Зойкой по двадцать пять рублей… — смирился он.

Женщины вышли из правления вместе. В сенях Лукерья припала к плечу Варвары и молча заплакала.

— Ничего, Луша, ничего… потерпи… А на Петра вниманья не обращай. Он не по злобе… а по глупости. Все прояснится…

VI

Анисья Дорохова за отказ от сватов отомстила Варваре по-своему.

Как-то Костя, ласкаясь, спросил:

— Мама, я — незаконный?

— Что ты болтаешь? Кто тебе это сказал?

— Бабушка… А что такое — незаконный?

Лицо его было чистое, взгляд доверчивый. Он не понимал того, что говорил.

Но Варвара понимала, что пройдет немного времени — и Костя будет расти в ненависти к ней. Понимала и ужасалась.

Андрей не приходил. Она не закрывала на запор избу, мучительно вслушиваясь в каждый шорох за стеной, вспоминая, как еще недавно он входил, молча раздевался у порога, лукаво кося на нее глаза. Разжигая себя воспоминаниями, плакала по ночам и озлобленно мяла подушку.

— Ну и не надо! Не приходи!.. За самого последнего мужичонка выйду… тогда попрыгаешь!

Она наслаждалась будущей местью и сжималась в комок при мысли о возможной близости с чужим человеком. Горделиво улыбалась: Андрей был лучше всех. Он был свой. Кроме того, он, а не кто другой, был отцом ее Кости, и за это она готова была любить его, звать его в ночной темноте.

— Андрюша… проклятый… ну что же ты?

И он пришел. Стоял у порога, тихо, жалостно вздыхал.

Варвара задрожала при мысли о том, что должно произойти, и молчала. Андрей разделся, осторожно ступая босыми ногами, подошел к кровати и склонился…

Женщина преобразилась. Никогда раньше не думала она, что в окна может вливаться такая мягкая ночь. Теперь и солнце, и луна, и звезды не прячутся за глухой стеной, а шарят по избе с любопытством, подкарауливая минуты Варвариного счастья.

Утром, как только проснулся Костя, Андрей ушел к нему, на раскинутую по полу постель. Это было так мирно, что у Варвары сладко ныло сердце. Легко носилась она мимо, управляясь по хозяйству, прислушиваясь к лепету ребенка и к тихим словам Андрея.

— Ты зови мать-то к нам