Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

Здесь важно подчеркнуть: стенограммы партсобраний – это набор не столько текстов, сколько высказываний. Главное в них – это речение или жест, направленные к Другому. Поскольку важно определить жанр высказывания, имеет смысл помимо Кембриджской школе обратиться также к М. М. Бахтину, подход которого обычно применяется к анализу художественных текстов, но с таким же успехом может служить и инструментом анализа политического языка. Бахтин предупреждает против смешения предложения и высказывания, подчеркивая важность последнего. Предложениями не обмениваются, пишет он, «обмениваются мыслями, то есть высказываниями, которые строятся с помощью единиц языка – слов, словосочетаний, предложений; причем высказывание может быть построено и из одного предложения, и из одного слова, так сказать, из одной речевой единицы». И еще: «Нейтральные словарные значения слов языка обеспечивают его общность и взаимопонимание всех говорящих на данном языке, но использование слов в живом речевом общении всегда носит индивидуально-контекстуальный характер. Поэтому можно сказать, что всякое слово существует для говорящего в трех аспектах: как нейтральное и никому не принадлежащее слово языка, как чужое слово других людей, полное отзвуков чужих высказываний, и, наконец, как мое слово, ибо, поскольку я имею с ним дело в определенной ситуации, с определенным речевым намерением, оно уже проникается моей экспрессией. В обоих последних аспектах слово экспрессивно, но эта экспрессия, повторяем, принадлежит не самому слову: она рождается в точке того контакта слова с реальной действительностью в условиях реальной ситуации, который осуществляется индивидуальным высказыванием»[230].

Бахтина интересовала проблема типов высказывания. Он предлагал изучать не только словесную природу риторических жанров высказываний, но и влияние слушателя на высказывания (которые всегда в каком-то смысле являются незавершенными). При толковании отдельной реплики, недоговоренной, оборванной, ее домысливали до целого высказывания. Разговор Бахтина о диалоге высвечивает те коммуникативные элементы, о которых нам нужно поговорить в контексте поиска метода для прочтения партдискуссии. Выступающий в дискуссии отлично отдавал себе отчет, что он не говорит в вольном дискуссионном клубе. Речь его жестко регламентировалась, но, без сомнения, Бахтин бы сказал, что определяющую роль здесь играли не внедискурсивные, силовые механизмы, а правила жанра. Таковы, например, короткие, бытовые жанры приветствий, реплик, которыми пестрят партийные стенограммы, или более официальные длинные жанры отчетов и докладов. «Эти жанры требуют и определенного тона, то есть включают в свою структуру и определенную экспрессивную интонацию. Жанры эти – в особенности высокие, официальные – обладают высокой степенью устойчивости и принудительности. Речевая воля обычно ограничивается здесь избранием определенного жанра, и только легкие оттенки экспрессивной интонации (можно взять более сухой или более почтительный тон, более холодный или более теплый, внести интонацию радости и т. п.) могут отразить индивидуальность говорящего (его эмоционально-речевой замысел)»[231].

Разговор, как и текст, не мог не оглядываться на жанр. Что-то его структурировало, делало понятным. «Мы говорим только определенными речевыми жанрами, то есть все наши высказывания обладают определенными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого», – говорит нам Бахтин. Коммунист обладал богатым репертуаром устных речевых жанров, уверенно и умело пользовался ими, даже когда не отдавал себе отчет в их существовании, как известный мольеровский персонаж, который не знал, что говорит прозой. Коммунист умел отливать свою речь в подходящие жанровые формы. Прежде чем открыть рот, он уже предощущал речевое целое, которое затем только дифференцировалось в процессе речи. Слыша чужую речь, дискутирующий сразу распознавал ее жанр, предугадывал приблизительную длину речевого целого и его конец. Если бы выступающему приходилось создавать речевые жанры впервые в процессе речи, политическая коммуникация была бы невозможна[232].

Нас интересует смена речевых субъектов, создающая четкие границы высказывания, в разных сферах деятельности и быта коммуниста, в зависимости от различных условий и ситуаций его общения. Проще и нагляднее наблюдается эта смена речевых субъектов в обсуждении на партсобрании, где высказывания собеседников – то, что Бахтин называет «репликами», – сменяют друг друга. «Каждая реплика, как бы она ни была коротка и обрывиста, обладает специфической завершенностью, выражая некоторую позицию говорящего, на которую можно ответить, в отношении которой можно занять ответную позицию». В то же время реплики были связаны друг с другом. «Но те отношения, которые существуют между репликами диалога, – отношения вопроса-ответа, утверждения-возражения, утверждения-согласия, предложения-принятия <…> возможны лишь между высказываниями разных речевых субъектов, предполагают других (в отношении говорящего) членов речевого общения». Такие отношения между целыми высказываниями не поддаются грамматикализации. Бахтин говорил о «более или менее резкой диалогизации жанров политического высказывания, ослаблении их монологической композиции, ощущении слушателя как собеседника». Реплика в партдискуссии – звено в цепи речевого общения; она связана с другими высказываниями – и с теми, на которые она отвечает, и с теми, которые на нее отвечают; реплика предполагает постоянную смену речевых субъектов. Когда Бахтин подчеркивал разнородность речевых жанров, относя к ним разнообразный мир политических выступлений, развернутую и детализованную резолюцию, письмо, короткие реплики бытового диалога и довольно пестрый репертуар деловых документов, он, по сути, давал нам чуть ли не полный перечень источников этой главы.

Наш анализ сочетает две интенции. С одной стороны, он идет за источниками хронологически и очень подробно, шаг за шагом, описывает ходы и контрходы партийной дискуссии. Читателю предлагается монтаж источников с минимальными авторскими ремарками. Наша цель тут – уйти от обобщений, стать мухой на стене, внимательно слушающей разные выступления. С другой стороны, как бы на полях повествования, мы пытаемся анализировать язык эпохи, а это уже подразумевает систематическое описание основных черт большевистского политического дискурса.

Оставим открытым вопрос, погружаемся ли мы в дискурсивные глубины или, наоборот, фокусируем внимание на формальной, внешней стороне разговора, – так или иначе, мы указываем здесь на то, чего сами дискутирующие не подмечали.

1. В поиске языка

Принципы «демократического централизма» должны были обеспечить учет мнений партийных масс, позволить им сказать свое слово в определении партийной линии. Решения партии, однако, принимались путем передачи мнений не только сверху вниз, но и снизу вверх. Коммунисты вырабатывали партийную линию в ходе «дискуссий», проводившихся за несколько месяцев до съезда. В этот период, тянувшийся обычно около месяца, они имели право пропагандировать свои платформы, делать свои предложения. С намерением привлечь к дискуссии как можно больше участников партийная пресса чуть ли не на ежедневной основе публиковала «дискуссионный листок», где каждый коммунист имел право высказаться и сделать свои предложения. Всего этого требовал партийный устав, и к этому коммунисты начала 1920‑х годов успели привыкнуть. Но вскоре что-то пошло не так: уж слишком часто то те, то другие партийные группировки требовали дискуссии, уж слишком часто становились