Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

Так, прилетев в Лиссабон пятого ноября и объехав всю Португалию, утром семнадцатого ноября мы вылетели обратно в Москву.

Да, эти двенадцать дней я, как губка, впитывала все увиденное мною в этой поездке по удивительно красивой и хорошо сохранившей свою историю стране. Встречалась с уже знакомыми мне писателями, побывавшими в Советском Союзе в 1975 году, и незнакомыми, но очень спешившими познакомиться со мной, редактором издательства «Художественная литература», и подарить мне свои книги в надежде на издание в СССР. На встречу со мной приходили и литературоведы, советовавшие мне издать то или иное произведение, заслуживающее внимания русского читателя. Как, например, роман Жозе Родригеса Мигейса (единственного в своем роде представителя португальской литературы изгнания), названный именем последнего русского императора «Николай! Николай!»

Я ответила, что ничего не знаю об этом авторе. И тут же, вспомнив полученные перед отъездом наставления, подумала: «Ну вот, начинается!» И спросила: «Антисоветский?» — «Нет, нет, — услышала я, — это роман о русских эмигрантах первой волны, с которыми автор жил бок о бок в одном из пансионов Брюсселя». Услышанное насторожило меня нисколько не меньше (так, о белых русских эмигрантах!), и я, постаралась уйти от навязываемого мне разговора. Так ли нужна эмигрантская литература (да еще португальского писателя!) нашему читателю, которого мы только-только начали знакомить с литературой самой Португалии, где в 1974 году расцвели «красные гвоздики»[37]. Однако впоследствии, когда Ассоциация португальских писателей, возглавляемая старейшим поэтом Жозе Гомесом Феррейрой и Марией Белья да Коста, выслала мне для издания пять ящиков произведений португальских прозаиков и поэтов, я среди полученных мною книг Фернандо Пессоа, Виторино Немезио[38], Аугустины Беса Луис, Вержилио Феррейры обнаружила и роман Жозе Родригеса Мигейса «Николай! Николай!» Правда, я перевела его много позже. Он вышел в издательстве «Аграф» в 2000 году.

После возвращения в Москву у меня в издательских планах 1977 года уже практически был готов к набору сборник новелл Урбано Тавареса Родригеса; в 1978 году — «Лирика» испанского поэта XVII века Луиса де Гонгоры-и-Арготе (как я уже говорила, мне перепадала трудная, но замечательная испанская классика) и «Лирика» португальского поэта XX века Фернандо Пессоа.

Была ли мне тогда по плечу работа над переводами произведений этих выдающихся поэтов? Пожалуй, на этот не раз возникавший у меня вопрос я могу дать обоснованный ответ только сегодня. Да, была! И прежде всего, благодаря серьезному подбору (особенно в случае с Гонгорой) авторского коллектива переводчиков-испанистов, таких как Павел Грушко, Сергей Гончаренко, Марк Самаев, Майя Квятковская и, теперь уже доктор наук Светлана Пискунова. Она не только написала к сборнику предисловие, но и сделала примечания к тексту Гонгоры, позволявшие неумудренному в испанистике читателю прочесть и понять впервые издававшегося в Советском Союзе поэта, но, вполне возможно, хорошо знакомого по портрету, написанному Веласкесом в 1622 году, а может, и по впоследствии возникшему в странах Западной Европы течению «гонгоризм».

Авторский коллектив, работавший над переводом лирики Фернандо Пессоа, состоял не только из поэтов-переводчиков (Витковского, Гелескула, Цывьяна), но и наших известных поэтов: Юрия Левитанского и Бориса Слуцкого. Что же касается предисловия, то оно было написано португальским литературоведом, профессором Лиссабонского университета, президентом Лиссабонской академии наук Жасинто до Прадо Коэльо.

Где-то все в том же 1975 году по приглашению инокомиссии Союза писателей СССР Жасинто до Прадо Коэльо посетил Москву и наше издательство, где имел беседу с директором Валентином Осиповым и со мной. На директорский стол я тогда выложила всю изданную в издательстве португальскую литературу. Потрясенный увиденным и полученным в подарок томиком «Португальская поэзия XX века», в котором впервые были опубликованы стихи Фернандо Пессоа (в переводах Юрия Левитанского, Анатолия Гелескула и Геннадия Шмакова), до Прадо Коэльо тут же дал согласие написать предисловие к будущему сборнику «Лирики» Фернандо Пессоа и выразил готовность всегда и во всем, в чем только сможет, помогать мне в моей работе.

Так постепенно я приобретала друзей и помощников среди португальских писателей и литературоведов, естественно заинтересованных в издании португальской литературы в Советском Союзе (который, кстати, в те годы выплачивал иностранным писателям только поощрительный гонорар), а потом и в государственных институтах, таких как «Португальский институт книги и библиотек», высылавший всю необходимую мне для работы справочную литературу и оказывавший мне после 1992 года финансовую поддержку (так называемые гранты) на перевод того или иного значимого для нашей страны произведения португальского автора, а еще позже — Институт Камоэнса, финансировавший издание той или иной книги.

В эти бурные годы моей редакторской и переводческой деятельности мой муж, закончив картину «Восстание декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года» и сдав ее в Музей декабристов в Иркутске, создавал свои монументальные работы: «Карту железных дорог СССР и Европы» для железнодорожных касс в здании гостиницы «Метрополь» (Москва, 1965 г.); «Спортивная победа» (Воркута, 1967 г.); «Монумент в честь открытия алмазного месторождения в Якутии» (Мирный, 1970 г.) и «Весна Туркмении» на фасаде Дворца культуры гидростроителей (Мары, 1975 г.) в технике мозаики и рельефа с мозаикой, получая почетные грамоты и дипломы.

Дочка росла, окончила математическую школу № 2, поступила в Московский государственный университет на биологический факультет ив 1975 году вышла замуж.

А вот родители наши ушли. Отец и мать мужа вместе — в 1969 году, а моя мама, дожив до нашей серебряной свадьбы, в 1973-м.

XXIV

После того, как Жорж так поспешно отбыл из Москвы, все-таки заехав к нам около двенадцати ночи, чтобы получить бумаги о моем отце (почему он так спешил получить их? Ведь, в конце концов, я могла бы переслать ему их по почте. А может, они были нужны ему здесь и сейчас?), мы с мужем вопрошали друг друга довольно долго.

— Так что же могло случиться с Жоржем в последний его приезд в Москву? Кто мог, а, вернее, имел право или основание допрашивать его в гостинице, и так долго? И почему? — спрашивала я мужа.

— По инициативе служащих гостиницы такие дела не делаются или, во всяком случае, не должны делаться, — отвечал он мне. — Значит, кто-то обратил чье-то внимание на его активную деятельность: общение с большим количеством приходящих к нему людей (зачем?), которых он интервьюировал, как понял я, чуть ли не в вестибюле, так?

— А может, это сделал Владимир? — выпалила я неожиданно пришедшую мне в голову мысль. — Ведь его сын Андрей говорил Жоржу, что отец как-то сказал ему: «Ты что, не видишь или не