Лаврентий Берия. История, написанная кровью - Леонид Михайлович Млечин

чекисты следили за шифроперепиской болгарского посольства, о чем Берия докладывал высшему руководству. Но болгарский посланник не спешил связываться с немцами и передавать им сталинские предложения. Может быть, считал бессмысленным обращение в Берлин?

О чем размышлял и что ощущал Сталин в первые дни войны, твердо ответить не может никто. Воспоминаний он не оставил, своими эмоциями и чувствами не делился. Вообще едва ли с кем разговаривал откровенно, даже с ближайшими соратниками.

Одни уверяют, что вождь заболел. Версия ничем не подтверждается. Другие утверждают, что Сталин впал в депрессию.

23 июня вождь появился в Кремле только в шесть вечера. В течение всего дня наркомат обороны и Генштаб были бессильны. Без разрешения Сталина нарком обороны Тимошенко не мог отдать ни одного серьезного распоряжения и вынужден был ждать аудиенции у вождя. Тратилось драгоценное время. Около двух ночи Сталин уехал на дачу. И приступил к работе на следующий день в четыре дня. В шесть утра уехал, а вернулся в семь вечера.

Такой график не позволял руководству Вооруженных сил нормально работать и вовремя принимать необходимые решения. Днем генералы ожидали появления Сталина, а ночью, когда он принимался за дело, падали с ног от усталости.

Жуков, в ту пору начальник генерального штаба, потом жаловался:

«Сталин ежечасно вмешивался в ход событий, в работу главкома, по нескольку раз в день вызывал главкома Тимошенко и меня в Кремль, страшно нервничал, бранился и всем этим только дезорганизовывал и без того недостаточно организованную работу главного командования в тяжелой обстановке».

Новости с фронта становились все менее утешительными. Реальность была еще хуже. Привычка сообщать начальству только хорошие новости продолжала действовать и после начала войны. Люди думали, что это только в официальных сообщениях стараются все приукрасить — из политических и пропагандистских соображений. В действительности врали и Сталину, и самих себя обманывали.

«В Ставку поступало много донесений с фронтов с явно завышенными данными о потерях противника, — вспоминал главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов. — Может быть, это и вводило Сталина в заблуждение: он постоянно высказывал предположение о поражении противника в самом скором времени».

27 июня Сталин приехал в Кремль к четырем часам дня. Около трех ночи отправился отдыхать на дачу.

28 июня появился в восьмом часу вечера. Принял довольно много посетителей. Последние — Берия и Микоян — ушли от него около часа ночи.

А на следующий день, 29 июня, вождь вообще не приехал в Кремль. Не появился он и 30 июня. Страницы «Журнала записи лиц, принятых И. В. Сталиным» пусты. А сталинские секретари отличались редкой пунктуальностью.

Что же случилось? Сталин впервые с начала войны осознал масштаб катастрофы. Первые дни после 22 июня он еще пребывал в уверенности, что Красная армия вот-вот перейдет в контрнаступление и разгромит наступающего врага.

А 28 июня ударная сила вермахта, 2-я и 3-я танковые группы, соединились в районе Минска. Вечером советские войска оставили город. На следующий день об этом стало известно в Москве. Появление немцев в столице Белоруссии было шоком для Сталина. Он позвонил наркому обороны маршалу Тимошенко:

— Что происходит под Минском?

Нарком, видимо, не решился сказать, что Минск потерян. Надеялся отбить город? Не нашел в себе силы признать совершившееся?

Тимошенко ответил уклончиво:

— Я не готов к докладу, товарищ Сталин. Нет связи с Западным фронтом.

Связи действительно не было. Офицеры оперативного Управления Генштаба Красной армии обзванивали сельсоветы, спрашивали, нет ли в деревне немцев.

Сталин взял с собой своего заместителя в правительстве Вячеслава Молотова, секретаря ЦК по кадрам Георгия Маленкова, наркома внутренних дел Лаврентия Берию и приехал в здание наркомата обороны на улице Фрунзе. Вождь в принципе не любил одиночества. Но в тот момент еще и хотел подкрепить себя ключевыми фигурами партийно-государственного аппарата. Высокопоставленные гости поднялись в кабинет наркома на втором этаже.

Постановление политбюро ЦК ВКП(б) «О порядке эвакуации семей руководящих партийных, советских работников и семей начальствующего состава Красной Армии, флота и войск НКВД из прифронтовой полосы». 5 июля 1941

Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп.166. Д. 660. Л. 129]

У Тимошенко собрались начальник генерального штаба Жуков, его первый заместитель генерал-лейтенант Николай Федорович Ватутин, офицеры главного оперативного управления.

Сталин находился во взвинченном состоянии.

Нарком, побледнев, доложил:

— Товарищ Сталин, руководство наркомата и генштаба изучают обстановку, сложившуюся на фронтах.

Сталин остановился у карты Западного фронта. Все офицеры вышли. Остались Тимошенко, Жуков и Ватутин.

Сталин повернулся к ним:

— Мы ждем. Докладывайте обстановку.

Тимошенко так и не сумел собраться.

Он заговорил, сильно волнуясь:

— Товарищ Сталин, мы не успели проанализировать все полученные от фронтов материалы. Многое для нас пока что не ясно. Я не готов к докладу.

После этих слов наркома обороны, по словам очевидцев, Сталин сорвался:

— Да вы просто боитесь доложить нам правду! Потеряли Белоруссию и хотите поставить нас перед совершившимся фактом?

Он повернулся к Жукову:

— Вы управляете фронтами? Или генеральный штаб только регистрирует поступающую информацию?

— Нет связи с войсками, — вслед за наркомом повторил Георгий Константинович.

Сталин взорвался:

— Что это за генеральный штаб? Что это за начальник штаба, который в первый день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?

Гневные сталинские слова звучали так, что Жуков буквально разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. Воцарилось молчание. Молотов пошел вслед за ним. Минут через пять-десять Вячеслав Михайлович привел внешне спокойного Жукова. Но глаза у него были мокрые. Так, во всяком случае, рассказывал член Политбюро Анастас Иванович Микоян…

Вождь не пожелал продолжать разговор.

Бросил соратникам:

— Пойдемте. Мы, кажется, действительно приехали не вовремя.

«Когда вышли из наркомата, — вспоминал Микоян, — Сталин сказал: “Ленин оставил нам великое наследие, а мы — его наследники — все это проср…ли”. Мы были поражены этим высказыванием. Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта».

Берия ждал приказа об арестах. Готов был исполнить любое указание.

Сам Сталин только однажды признался, что ночь на 30 июня была самой тяжелой в жизни. Вероятно, впервые за многие годы он ощутил полное бессилие. Его приказы не исполнялись. Красная армия отступала, остановить врага не удавалось.

«Сталин переживал тогда, — рассказывал на старости лет Молотов поэту Феликсу Ивановичу Чуеву, написавшему книгу “Сто сорок бесед с Молотовым”. — Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен».

И Яков Чадаев вспоминал то же самое: «Его рябое лицо осунулось. В нём проглядывалось подавленное настроение».

Заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов много