«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

Корабли были избиты страшно. Больше всех пострадали флагманский «Императрица Мария» и наш «Три святителя». Потеря наша людьми была незначительна, всего 265 человек и только 5 офицеров. Турок же погибло до 3000, если не более. Пропорция может показаться невероятною, но надо принять во внимание, что в начале сражения один фрегат был взорван, другой пущен ко дну, что дает уже около 1000 человек, также много тонуло, не достигая берега. Не могу воздержаться, чтобы не отдать должной похвалы русскому матросу; про офицеров я ничего не скажу, но команда вела себя выше всякой хвалы. Что за молодецкая отвага, что за дивная хладнокровная храбрость! Как теперь вижу: стоит красавец-комендор, знаменосец 32-го экипажа, Дехта, и держит большим пальцем правой руки запал у только что выстрелившего орудия. Вырвало ядром рядом с ним двух человек, он бровью не пошевельнул, только скомандовал, когда орудие было готово: «К борту!» И этот же самый Дехта, бледный, как полотно, через две недели дрожащей рукой вынимал жребий на Георгиевский крест. Достойных было слишком много!

Когда наступила ночь, картина сделалась еще величественнее, но ужаснее. Турецкая часть города пылала, фантастически освещая горы. Мириады белых голубей, выгнанные из своих жилищ, летали над пожарищем. Фрегаты горели и, догорая до крюйт-камер, взрывались, подымая столп дыма и пламя чуть не до облаков. На обгорелых остовах видно было ползающих людей. Турки с такой поспешностью оставляли свои суда, что, убегая, даже не разряжали по нас свои орудия. Теперь при пожаре они накаливались и стреляли. Сначала думали, что это из города, так что Павел Степанович послал парламентера объявить городским властям, «что если еще хоть один выстрел будет сделан по эскадре, то завтра утром не узнают места, где был Синоп». Парламентер не только не нашел властей, но даже ни одного турка не было в городе, все убежали в горы.

Всю ночь и следующий день мы чинились. Неприятельские суда, которые не сгорели во время сражения, на другой день отводили на отмель и, сняв оставшихся турок, сжигали. На одном из этих фрегатов нашли раненного в ногу командира турецкой эскадры вице-адмирала Осман-пашу. В их же глазах был сожжен и «Фазли-Аллах» («Данный богом»), бывший русский фрегат «Рафаил». В 1829 г., когда Казарский на 18-пушечном бриге «Меркурий» отбился от двух линейных турецких кораблей, один в 110 пушек, другой в 74 пушки, и ушел, фрегат «Рафаил» с рассветом очутился среди неприятельского флота. Командир растерялся и спустил флаг. Государь Император приказал «отнять его обратно и сжечь его в виду русского флота». Но вскоре заключен был мир. Князь Меншиков имел это в виду, когда доносил государю: «Приказание вашего императорского величества исполнено самым блестящим образом. Первая турецкая эскадра, показавшаяся на водах Черного моря, истреблена на Синопском рейде эскадрой вице-адмирала Нахимова».

(Русский Вестник, 1872, № 8, с. 770–782)

Глава 6

Флот на бастионах

Приказ командующего Черноморским флотом от 14 сентября 1854 г.

Как видим, привычное теперь обращение к военнослужащим как к товарищам по общему ратному труду практиковалось в армии и на флоте значительно раньше 1918 года. Особые обстоятельства военной службы всегда требовали и особых слов военачальника.

Товарищи! Войска наши, после кровавой битвы с превосходным неприятелем, отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его.

Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах. Он привел двойное число таких, чтоб наступить на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли – разразить врага на воде; к тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства. Главнокомандующий решил затопить 5 старых кораблей на фарватере. Они временно преградят вход на рейд, а вместе с тем свободные команды усилят войска.

Грустно уничтожать свой труд! Много было употреблено нами усилий, чтобы держать корабли, обреченные жертве, в завидном свету порядке. Но надо покориться необходимости.

Москва горела, а Русь от этого не погибла, но напротив, стала сильнее. Бог милостив! Конечно, Он и теперь готовит верному Ему народу Русскому такую же участь. Итак, помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить себя! Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство Русское со всех сторон. Зависть коварна! Но Царь шлет уже свежую армию; и если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана, и враг будет в тисках!

Подписал: вице-адмирал Корнилов

Ф.М. Новосильский. Воспоминание об одном из доблестных защитников Севастополя

Подвиги моряков на бастионах Севастополя не укладывались в стандартные формулировки реляций того времени: опрокинуть, врубиться, истребить… Это был подвиг ежедневного, ежечасного терпения, выживания в условиях, которые не имели ничего общего с нормальной человеческой жизнью. И при этом – подвиг сохранения искренней веры, теплой человечности, воинского братства и патриотизма. Пример всего это являет личность капитана 2 ранга Николая Никитича Липкина, раскрывающаяся в его письмах брату и в воспоминаниях вице-адмирала Федора Михайловича Новосильского.

Во время осады Севастополя мне не раз приходило в голову, что если бы я был гениальным музыкантом, то я переложил бы на ноты эту гармонию выстрелов, эти странные и необыкновенные звуки, принадлежащие полету различных снарядов. Пули ружейные, штуцерные, картечные, ядра большого и малого калибра, гранаты, бомбы, бомбовые осколки, камни, ракеты – все это, летя и падая, издает свой особенный отличительный звук. Свист, визг, жужжанье, мяуканье, шипенье, хлопанье, щелканье и еще кроме того какой-то звон, наподобие колокольчиков, несущихся в воздухе, – все это вместе и порознь в соединении с беспрерывным грохотом орудий, с разрывом бомб и в небе и на земле, с треском разрушающихся зданий, со стонами раненых и умирающих, с криками «ура», которыми сопровождались взрывы неприятельских пороховых запасов, и с оглушительной канонадой с моря – все это никогда еще, конечно, от сотворения мира не было соединено в таком малом пространстве, в таких исполинских размерах, как 5-го октября 1854 года над огненными бастионами тогда полного жизни, а ныне усопшего Севастополя!

В эту-то минуту подходит ко мне мой товарищ по корпусу капитан-лейтенант Николай Никитич Липкин и просит, чтоб я взял его себе в помощники. A friend in need is a friend indeed[175] – и я, разумеется, поспешил исполнить его желание, и с того дня мы делили с ним и опасности, и горе, и радость (впрочем, радости-то не делили, потому