Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

косвенно, по необходимости, в ущерб гражданскому населению, был вопрос о том, в ходит ли в число работы, которой можно законно требовать от военнопленных, чтобы они занимались снятием минных полей, т. е. разминированием мин, заложенных ранее их стороной. Выяснилось, что Британия была склонна считать это требование разумным и обоснованным. Работа вовсе не была такой уж опасной; заранее можно было провести соответствующее обучение; к тому же если воюющие стороны будут знать, что их же людям придется снимать мины, они, возможно, будут более тщательно фиксировать, куда заложили эти гнусные штуки, и потом какие вообще есть альтернативы? Это могут быть либо собственные войска держащей в плену державы, либо гражданские соотечественники военнопленных. Ответ на вопрос был дан сразу, как только тот был задан. Использование военнопленных для разминирования минных полей было пунктом, к которому британское министерство обороны относилось с большой горячностью, и он чуть было не стал одним из тех многих моментов, в которых Британия расходилась со своими всегдашними друзьями. Канадский подкомитет, который работал над проектом Конвенции об обращении с военнопленными во время подготовки его для Стокгольмской конференции, дошел до того, что стал называть британское предложение «чудовищно несправедливым»[194]. На Дипломатической конференции Великобритания при поддержке СССР и Дании выиграла сражение в комитете, но проиграла кампанию, когда Канада, Австралия и США, после того что полковник Ходжсон охарактеризовал как «долгие и ожесточенные споры», добились, чтобы это решение было отменено на 15-м пленарном заседании 27 июля; Великобритания элегантно согласилась присоединиться к воздержавшимся[195].

Единодушные в своей решимости сделать все возможное, чтобы не допустить повторения ужасного опыта Второй мировой войны, и сравнительно мало озабоченные политическими доводами, которые постоянно мешали работе над Конвенцией о защите гражданского населения, делегации в 1949 г. выработали Конвенцию об обращении с военнопленными, которая во всех отношениях должна была защитить пленных лучше, чем их защищала конвенция 1929 г. Сравним статью о питании конвенции 1929 г. (ст. 11: питание «должно быть эквивалентным по количеству и качеству тому, которое получают солдаты в учебных частях») с такой же статьей в конвенции 1949 г. (ст. 26: «Основной суточный рацион питания должен быть достаточным по количеству, качеству и разнообразию для того, чтобы поддерживать хорошее состояние здоровья у военнопленных и не допускать потери веса или явлений, связанных с недостатком питания. Следует также считаться с привычным для пленных режимом питания» и т. д.). На первый взгляд не столь уж существенное улучшение, если принять во внимание, что солдат в учебных частях обычно хорошо кормили. Был установлен настолько высокий стандарт, что американские власти в 1944–1946 гг. оказались в неловком положении из-за жалоб на всех уровнях, начиная от местной прессы и до Конгресса, в связи с тем, что немецкие военнопленные, содержавшиеся в американских лагерях, питались лучше, чем многие американцы.

Правило 1929 г., однако, отразилось совсем по-другому на пленниках японских лагерей. Точно так же, как ни одна армия во Второй мировой войне не кормила своих людей лучше, чем американская, так и ни одна армия не кормила своих людей более экономно, чем японская. Даже когда режим питания пленных соответствовал норме 1929 г., его не хватало, чтобы прокормить людей, привыкших к более разнообразной и питательной пище. В качестве возможного стандарта рассматривался режим питания гражданского населения, но и этот вариант был отвергнут, поскольку и здесь возникала та же проблема. Одним словом, предполагалось, таким образом, что правило 1949 г., пройдя между Сциллой и Харибдой, во всех случаях защитит пленных от болезней и недостаточного питания. Но, разумеется, сравнения между питанием пленных и питанием, которое было доступно солдатам и гражданскому населению страны, державшей в плену, по-прежнему проводились бы, и следует помнить, что солдаты и гражданское население сами зачастую страдали от болезней и плохого питания. Очевидный смысл Конвенции об обращении с военнопленными, как всегда, состоял в том, что пленный должен быть последним, кто пострадает.

Единственными вопросами, специфичными для Конвенции об обращении с военнопленными, которые вызвали много жарких споров (кроме «преступлений, совершенных до взятия в плен»), были репатриация и статус захваченного в плен медицинского персонала. Вопрос о статусе пленного медперсонала, хотя он отнял у переговорщиков немало времени и эмоций, можно было решить быстро. Этот пункт был выбран в качестве поля битвы той эффективной группой давления, о которой мы уже упоминали, Международным комитетом по военной медицине и фармации, у которого были союзники во многих военных и политических учреждениях стран континентальной Европы, но не в Великобритании, не в странах Содружества и не в США. Благородная сторона позиции медиков состояла в том, что их гуманитарное и в определенном смысле «нейтральное» занятие требовало и оправдывало их освобождение от взятия в плен как обычных военнопленных, на что ЖК до сих пор давали право. Не столь благородная сторона состояла в чрезмерно чувствительном amour proper[196], которое понуждало их заявлять о такой степени своей раздельности и привилегированности, которая в рамках конвенции была уникальной. И теперь они не хотели терять этот особый статус. Сражение продолжалось за кулисами, и итог этой борьбы нашел отражение в ст. 33[197]. Медики не «должны считаться военнопленными», но будут называться вместо этого «задержанным персоналом». Поскольку это различие в терминологии играло для них такую большую роль, можно считать, что они одержали своего рода победу.

Репатриация была намного более серьезным вопросом. Репатриация касалась всей совокупности военнопленных, которых держащая в плену держава в соответствии со ст. 29 Конвенции 1929 г. должна была отправить на родину «как можно быстрее после заключения мира», если не раньше. Количество военнопленных после Второй мировой войны было беспрецедентным. Помимо всех тех, кто сдался в плен в ходе войны, намного больше было тех, кто, когда война закончилась, был задержан в ходе «массовой капитуляции» вооруженных сил полностью распавшегося государства. Победоносные союзники, жаждавшие избежать тяжелой необходимости обеспечить миллионам военнопленных полное содержание, утверждали не без оснований, что законодательство 1907 и 1929 г. не предусматривало подобных ситуаций[198]. МККК, со своей стороны, решительно утверждал, что союзники должны придерживаться стандартов, насколько это возможно, и что любое отклонение от них в сторону уменьшения только дает дополнительные основания для немедленной репатриации военнопленных.

Но здесь возникла другая, еще большая трудность, которая сделала отношения МККК с некоторыми из победителей заметно более щекотливыми. США были бы и рады без промедления избавиться от пленных (за исключением тех, по поводу которых было начато уголовное расследование, или тех, кто был взят в плен с целью получения информации), но СССР, Франция, Бельгия и Великобритания хотели, чтобы те сначала немного поработали, прежде чем