Оруэлл - Юрий Георгиевич Фельштинский

Блэр был самым известным иностранцем, воевавшим в рядах милиции ПОУМ, а потому поумовцы использовали его имя в пропагандистских целях347. В бюллетене ПОУМ «Испанская революция», издававшемся на английском языке и распространявшемся в Великобритании, США и других странах, а также среди англоязычных добровольцев в самой Испании. рьяный сторонник радикального коммунизма Чарлз Орр опубликовал статью «Британский писатель в рядах милиции». Об Оруэлле говорилось как о «хорошо известном британском авторе, работа которого высоко ценится во всех говорящих на английском языке левых интеллектуальных кругах». Автор отмечал, что наиболее целесообразным было бы привлечение знаменитого соотечественника к пропагандистской работе, но тот заявил, что принесет наибольшую пользу в качестве рядового бойца на фронте348.

Однако хаос царил не только в тылу, но и на фронте. Блэр убедился, что милиция не имела самых элементарных предметов, необходимых в армии: биноклей, карт, фонарей, ножниц для разрезания колючей проволоки и т. п. Надо, правда, отметить, что, по мнению некоторых других добровольцев, положение было не столь ужасным, и постепенно ПОУМ удалось наладить более или менее удовлетворительное снабжение своих частей349. Но командовали частями люди, вообще не имевшие боевого опыта. Во главе того участка фронта, где находился Блэр, был поставлен инженер Георгий Копп, командир 3-го полка Ленинской дивизии, выходец из Петербурга, с детских лет живший с родителями в Бельгии. Блэр сблизился с Коппом, помогал ему овладеть искусством командования подразделением350.

Впоследствии Копп служил в главном штабе Интернациональных бригад, был арестован республиканскими властями как член ПОУМ. Блэр безуспешно пытался добиться его освобождения. После полутора лет заключения Копп был освобожден и эмигрировал в Великобританию, где вновь встретился с Эриком Блэром, подружился с его шурином, хирургом О’Шонесси и женился на его свояченице. В оккупированной нацистами Франции Копп нелегально работал на англичан, бежал от ареста, а после Второй мировой войны служил во французском Иностранном легионе351. Копп был храбрым солдатом, и его образ вдохновлял Оруэлла при описании гражданской войны в Испании.

Другой иностранец, который произвел впечатление на Блэра и с которым тот на время сблизился, – совсем молодой, двадцатилетний командир подразделения, занимавшего позицию на склоне холма, польский еврей Бениамин Левинский, обладавший поразительной способностью к языкам, что было особенно важно, когда плечом к плечу воевали испанцы, каталонцы, французы, итальянцы, немцы, англичане. Ни одним из иностранных языков Бен не владел в совершенстве, а на некоторых говорил просто ужасно, однако его все понимали.

Сам Эрик тоже не был лишен лингвистических способностей. Уже через пару месяцев после появления на Пиренеях он был в состоянии вести разговор по-каталонски, правда, сильно запинаясь и иногда страшно коверкая слова. Что же касается иностранных бойцов, то Блэр в наибольшей степени ценил эмигрантов из Германии – активных противников гитлеризма. Он писал позже: «…в рядах ополчения ПОУМ служило несколько сот немцев, бежавших из гитлеровской Германии. Их свели в специальный батальон, названный ударным. С военной точки зрения они резко отличались от других отрядов ополчения, больше походя на солдат, чем какая-либо другая часть в Испании, если не считать жандармерии и некоторых соединений Интернациональной бригады».

Понятия «дисциплина» в испанских добровольческих частях (за исключением тех, что были подчинены коммунистам) не существовало. Получив приказ, бойцы принимались обсуждать его и выяснять, не исходит ли он от тайных врагов революции, либералов или советских агентов. Республиканцы были одеты кто во что горазд, франкисты же носили испанскую военную форму, но во всём остальном, с удивлением отметил Блэр, увидев первых дезертиров и пленных, «они были неотличимы от нас самих… они ничем не отличались от наших, если не считать комбинезонов цвета хаки».

Беспорядок, неустроенность, грязь, которые поразили Эрика в Барселоне, на фронте были намного сильнее. Оружия почти не было. Ему досталась – и это была большая удача – старая немецкая винтовка фирмы «Маузер» с расколотым прикладом и проржавевшим стволом. Похоже, что из этого «оружия» он так и не произвел ни единого выстрела. Получил ли он позже новую винтовку, неизвестно. Позиция центурии представляла собой баррикаду из мешков с песком, над которой развевался красный флаг; подойдя ближе, можно было почувствовать тошнотворную вонь. Все отбросы сваливались прямо у позиции – гнилые хлебные корки, ржавые банки и даже экскременты.

Всё более очевидной для Блэра становилась небоеспособность если не всей испанской республиканской армии, то по крайней мере тех ее частей, которые формировались из добровольцев поумовцами и анархистами (о качествах других соединений он судить не мог). С безусловным преувеличением, но весьма образно он вспоминал: «Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скакалками легко могут захватить нашу позицию». Тем не менее Эрик продолжал успокаивать себя, что при всех недостатках, некомпетентности и явной нехватке порядка милиция, в рядах которой он состоял, представляла собой общность людей, способную послужить неким примером для будущего. Позже он писал: «В лице ополчения стремились создать нечто вроде временно действующей модели бесклассового общества. Конечно, идеального равенства не было, но ничего подобного я раньше не видел и не предполагал, что такое приближение к равенству вообще мыслимо в условиях войны».

Можно было восхищаться анархическим отсутствием порядка и дисциплины, которые прикрывались «сознательным исполнением долга»; можно было пренебрегать казавшимися второстепенными злоупотреблениями (ленью, грязью, почти откровенным обманом и т. п.); но приходилось признавать, что такая армия фактически не была в состоянии воевать и что перенесение подобных порядков в гражданскую жизнь в случае, если бы анархисты вместе с поумовцами пришли к власти и попытались построить «свое» общество, завершилось бы катастрофой. Эрик не только не пытался строить прогнозы относительно того, к чему могла привести победа испанских революционеров, но даже не задумывался о возможности такой перспективы. Восхищавшие Блэра равенство, братство, самоотверженность тех, кого он наблюдал на фронте и в Барселоне, были лишь поверхностным, временным явлением, скрывавшим глубокие социальные расхождения, взаимную неприязнь, лицемерно скрытое раздражение отстраненных от власти, искусственное подавление хозяйственных отношений, основанных на частной собственности. Обладая значительным политическим и житейским опытом, он не мог не понимать, что такая ситуация неизбежно завершится взрывом. А этот взрыв должен был стать тем более разрушительным, что противостояли друг другу не только социально враждебные, но и социально близкие силы, отягощенные собственными догмами, политическими симпатиями и антипатиями к СССР, ненавидевшие друг друга сильнее, чем мятежников Франко. А на эту взрывоопасную смесь накладывались действия советской агентуры, стремившейся уничтожить ПОУМ.

Несмотря на опыт скитаний, Эрик Блэр, как оказалось, не был приспособлен к тяжелой окопной жизни. В дневнике, который он вел в эти месяцы, всё чаще упоминалась