Оруэлл - Юрий Георгиевич Фельштинский

предотвратить проникновение диверсантов, лазутчиков, шпионов, работавших на Франко, и просто людей, враждебно настроенных к республиканским властям. О том, что на границе и внутри страны царит полная неразбериха, вызванная политической подозрительностью, Эрик Блэр слышал, но не слишком верил. Он решился попросить рекомендательное письмо у генерального секретаря компартии Великобритании Гарри Поллита. Тот принял писателя, побеседовал с ним, но в рекомендации отказал, посчитав его «политически неблагонадежным»335. (Главный британский коммунист, скорее всего, вспомнил недавнюю книгу Оруэлла и свой отрицательный отзыв о ней.)

Тогда Блэр проконсультировался с членами британской Независимой рабочей партии, которые дали ему совет отправиться в Каталонию и вступить в милицию ПОУМ. В 1936 году организационным секретарем партии и ее представителем за рубежом был избран пятидесятилетний Джон Макнейр. В этом качестве он и отправился в Испанию, формально – для изучения роли католической церкви в гражданской войне. В каталонской столице Барселоне он занимался главным образом приемом тех британских добровольцев, которые не разделяли взглядов официальной Коммунистической партии, и направлением их в основном в отряды милиции, организованной ПОУМ, с которой у представителя НРП установился тесный контакт (его резиденция разместилась на парадной улице Рамблас как раз в здании правления ПОУМ)336. В начале 1937 года в частях милиции ПОУМ в Каталонии числилось около четырех тысяч человек337.

Формально Блэр отправился в Испанию в качестве военного корреспондента. Он получил от НРП рекомендательное письмо для Макнейра и документы, дававшие право на въезд в страну. Позже в публицистическо-мемуарной книге об испанской войне Оруэлл писал, что «приехал в Испанию с неопределенными планами писать газетные корреспонденции, но почти сразу же записался в ополчение, ибо в атмосфере того времени такой шаг казался единственно правильным»338. В «Заметках об испанской милиции» акценты были расставлены несколько иначе: «Я собирался отправиться в Испанию, чтобы собирать материал для газетных статей и прочего. У меня были также неопределенные мысли об участии в войне, если это будет целесообразно, но я сомневался в этом из-за своего плохого здоровья и сравнительно небольшого военного опыта»339.

На самом деле никакого «военного опыта» у Блэра не было – разве что во время службы в бирманской полиции он научился прилично стрелять. В предисловии к украинскому изданию «Скотного двора» «боевая» сторона экспедиции уже выдвигалась на первый план: «В 1936 году я женился. Почти в ту же самую неделю в Испании вспыхнула гражданская война. Оба мы – жена и я – решили отправиться в Испанию и воевать на стороне испанского правительства»340.

По дороге в Испанию Блэр на несколько дней остановился в Париже. Он стремился дать собственную оценку тому непостижимому для него факту, что находящееся у власти во Франции правительство Народного фронта проводит в отношении Испанской республики двойственную политику: то открывало, то закрывало границу и вместе с консервативным правительством Великобритании объявило о невмешательстве в испанские дела. Толком понять причины такого поведения за те дни, что Блэр находился в Париже, он, конечно же, не смог, но стал подозревать, что события в Испании носят намного более сложный характер, чем просто война между «демократией» и «фашизмом». Эрик надеялся, что разобраться в проблеме ему поможет писатель Генри Миллер, чье творчество он высоко ценил. В 1929–1940 годах Миллер жил в Париже, в 1934-м опубликовал там свой знаменитый роман «Тропик Рака» – новаторское и скандальное для своего времени интеллектуально-эротическое произведение о людях и их взаимоотношениях после мировой войны. Оруэлл написал на него восторженный отзыв, а затем прорецензировал еще один роман Миллера – «Черная весна», который, как и «Тропик Рака», был запрещен тогда в Великобритании «за безнравственность»341.

Однако встреча, на которую так надеялся Эрик, разочаровала его. Узнав, куда направляется собеседник, американец назвал его план «сущей глупостью», бессмысленным вторжением в драку посторонних людей. Беседа с Миллером глубоко запала в душу его коллеги – еще и потому, что Миллер, конечно же, оказался прав. Но правоту Миллера Оруэлл если и сумел осознать, то значительно позже. Пока же Миллер стал героем его разоблачительного очерка «Во чреве кита» (1940), где автор проводил сравнение некоторых современных ему деятелей с библейским пророком Ионой, проглоченным китом. Оруэлл бичевал тех, что, подобно Миллеру, в ожидании лучших времен отсиживался в спокойном убежище, в то время как сама свобода мысли была поставлена под угрозу: «Здесь вы пребываете, в темном удобном месте, которое в точности подходит вам, с плотной жировой прокладкой между вами и реальностью, способные сохранять позицию полного безразличия независимо от того, что именно происходит»342.

Впрочем, внешне Оруэлл расстался с Миллером не просто вежливо, а по-приятельски. Американец даже подарил ему теплую куртку, которая очень пригодилась в испанских горах зимой.

Из Парижа, получив визу, писатель отправился к испанской границе поездом, большинство пассажиров которого составляли добровольцы, стремившиеся внести вклад в борьбу против мятежников и их германо-итальянских покровителей. Испанские пограничники, к удивлению Эрика, едва взглянули на его документы. Странное впечатление произвели и вооруженные отряды республиканцев в глубине территории страны. Это были, как правило, неорганизованные группы людей преимущественно с очень слабой военной подготовкой. Позже, вспоминая свою встречу с Испанией, Оруэлл писал: «Лишь взглянув на испанскую армию, я понял, что сравнительно хорошо подготовлен как солдат, и решил вступить в милицию»343.

Оруэлл симпатизировал анархо-синдикалистам, считая, что они выражают стремление рабочих к самоуправлению. Он писал позже в книге «Памяти Каталонии» о своих первых впечатлениях после приезда в Барселону:

«Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих. Почти все крупные здания были реквизированы рабочими и украшены красными знаменами либо красно-черными флагами анархистов, на всех стенах были намалеваны серп и молот и названия революционных партий; все церкви были разорены, а изображения святых брошены в огонь. То и дело встречались рабочие бригады, занимавшиеся систематическим сносом церквей. На всех магазинах и кафе были вывешены надписи, извещавшие, что предприятие обобществлено; даже чистильщики сапог покрасили свои ящики, ставшие общественной собственностью, в красно-черный цвет. Официанты и продавцы глядели клиентам прямо в лицо и обращались с ними как с равными, подобострастные и даже почтительные формы обращения временно исчезли из обихода. Никто не говорил больше “сеньор” или “дон”, не говорили даже “вы”, – все обращались друг к другу “товарищ” либо “ты”».

Блэр получил выговор от администратора гостиницы, в которой остановился, за попытку дать чаевые лифтеру. Оказывается, чаевые были запрещены законом. Бросались в глаза революционные плакаты, из громкоговорителей гремели революционные песни. «Но удивительнее всего был облик самой толпы. Глядя на одежду, можно было подумать, что в городе не осталось состоятельных людей. К “прилично” одетым можно было причислить лишь немногих женщин и иностранцев, – почти все без исключения ходили в рабочем платье, в синих