Земля и грёзы воли - Гастон Башляр

Не столь уж немыслимо доказательство того, что эта диалектика похвалы и оскорблений неотделима от подлинной симпатии к жизни минералов. Мы замечаем, как минералоги обвиняют химию в разрушении минералов. Так, Вернер[314] говорит о рудах, как бергсонианец – о жизни. Имея все те же притязания на глубинное, конкретное и непосредственное познание, не лучше ли, думает Вернер, познавать минерал напрямую, изучая его естественными средствами, пятью органами чувств? Обоняние, вкус и осязание скажут о нем больше, чем взвешивание. Вернер любил свою коллекцию камней, словно семью живых существ. Он получил минералогическое образование. Совсем еще ребенком – в качестве призов за работу в школе – он получал образчики меди, свинца, цинка… Игрушками для него служили маленькие инструменты рудокопа. На месте овчарни ему оборудовали нечто вроде небольшого рудника. Так он познал и полюбил подземную жизнь[315]. Любая руда служила для него воспоминанием детства.

V

Что должен делать алхимик с неудачными металлическими плодами – с дурными задатками, получившими плохое питание, плохо вызревшими и «недоваренными»? Поскольку он располагается в царстве скорее ценностей, нежели фактов, нередко случается так, что он принимается обыгрывать фундаментальную диалектику любой ценности: добро и зло. Не лучше ли перед тем, как стремиться к добру, сначала добраться до глубин зла? В таких случаях впадают в искушение подчеркивания злого начала в материи. И только познав до конца зло материи, мы сможем быть уверенными в том, что устраним его в корне. И тогда мы увидим, как прекрасная материя со-рождается (co-naître) из материи гнусной, – если говорить языком клоделевского алхимика.

Именно так, на взгляд грезовидца, обосновываются многочисленные алхимические методы принижения материи, глубокой и глубинной материальной порчи. Так мы обнаруживаем диалектический процесс в более глубинно-субстанциалистском, чем когда бы то ни было, смысле: загрязнить, чтобы очистить; испортить, чтобы возродить; потерять, чтобы спасти; погибнуть, чтобы спастись. Моральная жизнь есть некая вселенская практика. Каким бы ни был объект оценивания, оно может обрести порыв лишь в тех случаях, если сначала отступит. Ценность должна «брызнуть» из антиценности. Бытие наделяется ценностью лишь тогда, когда «всплывает» из небытия. «Чтобы уметь изготовлять металлы, необходимо уметь их разрушать»[316], – декларация, которую плохо поймут те, кто ограничится переносом в современную диалектику только анализа и синтеза. Мы найдем лучшую мерку для алхимической диалектики, если соотнесем ее с платонической диалектикой жизни и смерти. И как раз тогда мы переживем столь часто встречающееся в алхимических трудах слово «умерщвление» в полном его смысле. Субстанцию умерщвляют, чтобы возродить. И умерщвляют ее, добавляя к ней субстанцию смерти, как то: соль мертвой материи, прах мумии или, употребляя сакральный в прошлом термин, «мумиё».

А теперь уточним некоторые типы алхимической диалектики.

Как правило, на протяжении донаучных столетий порча и гниение считались положительными функциями, необходимыми для нормального зародышеобразования. Это одинаково верно как для минерального, так и для растительного мира.

Подобно тому как зерно пшеницы, будучи посеянным в землю, произведет множество других зерен, если сгниет и умрет, и наоборот, подобно тому как оно ничего не произведет, если не умрет,– так и семена всех вещей, рождающихся и растущих на земле, изменяются и гниют; если же начинается в них гниение, они тотчас прорастают…[317]

Но как современному уму представить это сравнение, если он не забывает современное понятие об удобрении? В действительности навоз в своем первичном осмыслении, собственно говоря, не является удобрением для растения. Он не служит для того, чтобы подпитывать и удобрять зерно и растение. Он способствует гниению зерна. Зерно в наполненной навозом почве сопричастно гниению навоза.

Не надо считать, будто такие грезы отжили свой век. Так, в книге «Шезлонг под тентом» Константен-Вайер преспокойно пишет, облекая в современный стиль стародавний алхимический образ:

Любопытная штука: это дерево, такое здоровое, выросло из гнили. Было бы напрасным сеять производящее его зерно, если бы оно не разлагалось в почве. Крахмалу, картофельной муке и альбумину, обволакивающим зародыш, суждено погибнуть и сгнить, чтобы родилось дерево. Такова Жизнь, дщерь Смерти[318].

(р. 12)

В некоторых текстах навоз наделяют еще более своеобычной функцией: он вбирает в себя нечистоты растения, тем самым помогая зерну и растению очиститься от их экскрементов. Здесь мы видим, как действует столь характерная для материального воображения тема сопричастности. Всякая материя конгломерирует собственные качества, она притягивает к себе все, что может подчеркнуть ее качества. Тем самым навоз обретает своего рода притягивающую силу для всего нечистого, навоз представляет собой «оттягивающий гнойник» для нечистот из зерна. Если мы немного поразмыслим над этой странной интуицией ценности непристойной субстанции, мы лучше поймем некоторые типы влечения к грязи. Под прикрытием объективного суждения можно охарактеризовать определенные виды субъективного поведения, о которых мы говорили в одной из предыдущих глав.

Но, возможно, не столь оценочная и менее вовлеченная в человеческие ценности диалектика будет способствовать лучшему пониманию диалектической мысли алхимиков.

Зачастую,– переживая алхимический металлизм,– мы сталкиваемся с желанием сделать субстанцию вновь сырой. Эта идея поистине исчезла из современной ментальности. Сделать сырым то, что было сварено,– вот уж операция, в которой для нас больше нет никакого смысла! Если варка приводит к позитивным изменениям, то не видно, как можно аннулировать эту операцию. Ни один повар и мысли не имел о том, как вновь сделать сырой переваренную баранью ногу. Чрезмерную варку в этом случае можно назвать непростительной оплошностью. Можно еще воспользоваться подливкой, которая в кулинарных терминах считается недоваренной. Но переваренное мясо может «фигурировать» на столе разве что в блюде под названием «миротон».

Поскольку в царстве металлов варка уже превратилась в метафору, мысли и грезы здесь обретают бо́льшую свободу. Итак, посмотрим на вещи с более возвышенной точки зрения и проникнемся космичностью минеральной варки. Медленная «варка» металла в земном лоне осуществляется столь совершенно, что при ней могут сохраниться принципы сырого минерала. И наоборот, варка в атаноре[319] может амортизировать порыв, который хотелось бы вызвать. В таких случаях следует перестать доверять неистовому теплу, отказаться от неблагоразумного буйства огня и обрести убежденность тепла мягкого, следуя советам языка, формирующего в каждом объекте дублеты субъективного и объективного. И тогда рождаются принципы варки с анализируемым ритмом, а тяга упорядочивается отдушиной, которая «вздыхает», и мехами (soufflets), которые дышат (soufflent). Однако отдушину и мехи следует диалектически объединить, расположившись в точке чувствительности к варке. Вздыхаем мы «снизу», а дышим – «вверху». При такой воображаемой тонкости как не обрести