Земля и грёзы воли - Гастон Башляр

Она порабощает его гипнотизмом глубин. «Вниз, вниз, поближе к вам!» – шепчет грезящий (р. 100), и Гофман комментирует: «Его подлинное „я“ спускалось в центр земли, и он почивал в объятиях королевы в минуты, когда добирался до своего неприметного ложа в Фалуне», в жилище его живой невесты. Эта разделенность бытия на сон и бодрствование, эта двойственность жизни грез и реальной жизни представлены с большой психологической тонкостью. В таком сомнамбулизме глубин очень хорошо проявляется вертикальность сознательного и бессознательного. Наблюдая за его эволюцией, мы поймем, почему Дюрлер сказал, что спуск в земное лоно представляет собой один из наиболее действенных образов для изучения бессознательного[324]. Этот рассказ нетрудно сопоставить с древними мифами. Например, многие повествования согласуются между собой, сообщая, что Трофоний[325] был «знаменитым архитектором, что, спасшись бегством от врагов, был поглощен землею вблизи Ливадии, а теперь живет в ее лоне вечной жизнью, предрекая будущее тем, кто спускается к нему и вопрошает его» (Rohde Е. Psyché. Trad., р. 95). Более современные рассказы – типа гофмановского – подчеркивают материальные инстанции, каковых почти не было заметно в некоторых античных повествованиях, уже весьма эвгемеризованных. Потому-то мы лишь мимоходом приводим ссылки на аналогичные повествования, исследования которых можно найти в книге Роде[326] (см. рр. 102–103).

Несмотря на все свои достоинства, рассказ «Фалунские рудники» все же не представляется нам совершенным. По сути дела, его детерминированность материальными образами наталкивает нас на ряд возражений. Фактически эта новелла не кажется нам достаточно продуманной с металлической стороны, а ее социальный «наряд» идет в ущерб ее космической мощи. Фундаментальный образ минерализованного рудокопа достигается лишь в конце рассказа. Он не подготовлен несметными богатствами, которые автор мог бы обнаружить в легендах. Будучи вынесенным из шахты, минерализованное тело тотчас же рассыпается в прах, словно для того, чтобы запретить всякое позитивное исследование чудесного факта, как будто автор внезапно отрекся от всей совокупности грез о минерализации.

Забыта еще одна черта: в одной старой книге сказано, что по выходе из земли – пятьдесят лет спустя после его погребения – тело теллурического человека было еще теплым. Как и многие другие, с этой легендой встретился Жан-Поль Рихтер. И эту легендарную черту он сохраняет. У него труп ребенка, найденный восемьдесят лет спустя после его исчезновения, еще теплится. Этого требует земной ониризм минерализации в лоне земли. По многим качествам такая глубинная, плавная, медлительная минерализация, наступающая во время мирного сна и застигающая спящего врасплох, отличается от «медузирующего» окаменения. В ее результате мы не видим окоченевшей фигуры, внезапно остолбеневшей от ужаса. Различие между первой и вторым – это именно разница между материальным и формальным образами. Впоследствии мы заметим, что по-настоящему сокровенный образ хранит следы какого-то мягкого тепла. Ведь все, что медленно формируется в царстве воображаемого, сохраняет мягкую теплоту.

Нам, быть может, возразят, что вводимое нами здесь различие чересчур искусственно. Но если мы согласимся с возражением, мы нарушим сопричастность, что сродни самой жизни воображения материи. Если же мы, напротив, захотим понаблюдать за материальными образами в их глубине или, точнее говоря, в никогда не завершающихся поисках субстанциальных глубин, то мы не сможем недооценить чары подземных минералов,– как если бы глубина субстанции и глубина шахты усиливали их символический смысл. Когда минералы выходят на поверхность, когда они выставляют свое бытие на дневной свет, они, с точки зрения грезовидца, стремятся стать формами, их рост заканчивается, и они становятся инертными и холодными. А вот в лоне рудника они наделяются всеми привилегиями становления, всеми его возможностями. Функция понятий состоит в пренебрежении деталями. Образы же, напротив, их интегрируют. Отделанный металл может казаться холодным, он может производить первое впечатление холода, обездвиживающего идеи философа. Но благодаря воображаемому росту металл интегрирует теплоту роста. Грезы о концентрированной субстанции возвращают ей качество теплоты, в которой ей может отказать опыт.

VII

Все эти образы прояснятся, если занятия минерализмом мы будем сочетать с темами воли, принимая динамические образы энергии рудников. У моряка взгляд острый из-за того, что он расслаблен и далеко видит; у рудокопа же взгляд проницательный оттого, что он напряжен и видит хорошо. В «Фалунских рудниках» старый шахтер говорит скитальцу морей (р. 97):

Кто сказал тебе, что если уж слепой крот роется в земле, повинуясь слепому инстинкту, то глаза человека при свете подземных вспышек в отдаленнейших глубинах рудника незаметно не приобретают больше энергии, так что ему, наконец, удается своим проницательным взглядом уловить в чудесных формах царства минералов отсвет того, что сокрыто в небесах выше облаков?

Рудокоп должен видеть больше, чем просто отражение,– саму материю небесных флюидов. В материи эти флюиды скрыты тщательнее, чем в небесных светилах, и, следовательно, необходимо, чтобы рудокоп во мраке шахты оказался самым проницательным из ясновидящих.

Стало быть, в глазах рудокопа необходимо прочитывать магнетизм воли. Его неукротимый взгляд точен, словно рычаг, которым он вгрызается в скалы. Из-под век жильных пород на рудокопа глядят глаза минералов:

Wie rote Augen drangen Metalle aus dem Schacht, —

Словно красные глаза, проницательно глядели Металлы из шахты.

—писал Эйхендорф[327]. Если мы не повысим динамику образов до переживания поединка между животным и минеральным магнетизмом, мы не ощутим динамической целебности некоторых страниц Гофмана (р. 108):

Меж нами ходит древнее поверье, будто могущественные стихии, коими стремится овладеть рудокоп, уничтожают его, если он не направляет все усилия на поддержание своей власти над ними и если он предается чуждым мыслям, рассеивающим силы, которые он безраздельно должен посвятить трудам в земле и в огне.

Надо ли говорить, что такой текст следует воспринимать в его выразительном и прямом смысле, а не в смысле какой-то абстрактной энергии? Рудокоп должен тщательно возводить крепь в штольнях, он должен перегораживать или отводить подземные потоки, но подлинная борьба – это его борьба против минералов, наделенных всем их могуществом, реальным или воображаемым. Эта борьба имеет в виду грезы воли, грезы о властном могуществе. Необходимо покорить стихию, обрести господство над ее кознями. И вот мы лишний раз убеждаемся, что более всего силы труженику требуется в самом царстве образов.

Только что мы посвятили несколько страниц комментированию новеллы Гофмана. Комментарий этот с необходимостью имеет бессвязный вид; чтобы он стал полным, его следовало бы написать с книгой в руках. Мы же хотели только обратить внимание на возможность дать ей материалистический комментарий, следуя глубинным чарам материальных образов. Литературная критика выиграла