Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019 - Коллектив авторов

Новалис лишь опробует этот древнейший рецепт, пытается реализовать его в разнообразной своей практике. Результаты пока не очень яркие, но он знает, что они могут быть невероятными при необходимой степени нравственной силы и чистоты. Это для него путь свободы. Магия (господство духа над телесным миром, любовь как один из инструментов магии) для него – не самоцель, но путь прорыва. «Мы должны стараться сделаться магами для того, чтобы стать вполне нравственными; чем нравственнее человек, тем более он гармонирует с Богом, тем он божественнее.» И далее: «Нравственный бог много выше бога магического». Все это почти бесценно именно потому, что говорится поэтом, а не теологом, священником или святым отцом-монахом. Ведь поэт – это наш наиближайший, он – сама почвенность, непосредственность, сама незащищенность, сама детскость, еще словно бы не выпущенная вполне из божьих рук. Поэт есть наше источниковедение. Он свидетельствует «по простоте душевной», он не держит и не может держать фиги в кармане, у него нет двойной бухгалтерии, он так же близок к нам, как простой пахарь, еще когда тот ходил за плугом и вручную очищал лемех. Его интуиции и слова первоначальны, не взяты из книг и поучений «святых отцов».

7

«Мир должен быть романтизирован, – фиксирует Новалис. – Только так можно помочь ему обрести изначальный смысл. Романтизирование есть не что иное, как качественное потенцирование (возведение в степень за счет извлечения всего качества потенций. – Н. Б.) <наличного>». Но мир, вселенная по Новалису, – внутри нас. Потому-то романтизирована должна быть прежде всего твоя собственная жизнь и судьба, то есть найдена вся качественность потенций твоей судьбы и жизни, а затем возведена в степень, дабы быть узренной четко. Для того, чтобы увидеть зримо и необманно потенции своей судьбы и жизни, уже во многом прожитой, требуется внимательнейший и экзистенциальнейший ее перепросмотр. Это и есть главная колоссальная работа, приступая к которой человек уже становится на путь (белой) магии. Романтик высматривает в себе того отпрыска древнейшего царского рода, который жил в Золотом веке. Он реанимирует его в себе, оживляет, восстанавливает его миросозерцание, его способ чувствования и действия. И, собственно, восстановив его, то есть добившись «качественного потенцирования», он наконец понимает, как он должен действовать по истине в той или иной ситуации нового времени, времени, когда началось вступление в Мировую ночь. (Сегодня нас охватившую). И тогда мы начинаем по-настоящему понимать внутреннюю естественность внешне странного поведения Гарденберга в последние его четыре года. Его Selbsttötung – действие романтическое в только что истолкованном нами смысле. Равно как и само философствование становится для него процессом осознанного возвращения к глубинному Дому. «Влечение к чужбине истощается в нас, и нам хочется домой, к Отцу…» Всё внешнее, чужбинное, пытающееся пленять новизной, всё, предстающее внешне-чужбинным, должно быть претворено во внутреннее.

«Внутрь ведет таинственный путь! И он всегда ведет домой.» Идея сталкера (проводника в сакральное) принадлежит йенцам. Ее суть – в отречении, Новалис называл это Entsagen, то есть нечто вполне симметричное Selbsttötung. В реальной судьбе Новалиса это действие Entsagen было претворено эзотерически: внутренним, потаенным самосожжением.

Ведь даже жертва и самоотречение (Selbsttötung) Христа едва ли могли (и могут) быть увидены профанным зрением.

И мне снова вспоминается рассказ Льва Толстого «Хозяин и работник», его финал, где в сценах замерзания купца Василия Андреевича дана картина трансформационного переворота в сознании матерого материалиста, внезапно постигшего, что единственная возможность не умереть абсолютно и окончательно, а слиться со своей бессмертной душой – это отказаться добровольно (пока еще есть возможность) от своей утекающей жизни, согревая и спасая ближнего. «Он понимает, что это смерть, и нисколько не огорчается и этим. <…> «Жив Никита, значит жив и я», – с торжеством говорит он себе». А до этого, напомню, он пережил «торжественное умиление», поняв, что он не купец и богач, а Душа, и единственное, что она может – любить, и это единственный «пропуск в вечность.» Здесь, в сущности, тот же, что и у Новалиса «опорный, толчковый» испуг: успеть отречься от жизни ради бытия, ибо, оказавшись в бытии, я – в Боге, то есть спасен.

8 Разумеется, Новалис не подсыпал себе в пищу ядов и не устраивал каких-либо иных телесных или заговорных провокаций своему организму. Настройки его были гораздо тоньше, ибо был он целостным и цельным существом, не источенным внутренними конфликтами. Он устремлялся постигать бытийный процесс в себе, для чего держать руку на пульсе смерти было абсолютно необходимо. И разве же Новалис изобрел в этом смысле что-то новое? Разве еще Платон не говорил, что «философствовать – значит упражняться в смерти»? Разница, конечно, есть: Платон умирал-в-духе, Новалис же максимально приблизил это умирание-в-духе к себе телесному. <…> Сыростан, 2016

Примечание:

Николай Болдырев-Северский – философ, поэт, переводчик. Автор двадцати пяти прозаических, поэтических книг, а также биографических исследований. Постоянный автор «Плавучего моста». Живет на Урале.

Геннадий Калашников

«…И снова жить хочу»

Сергей Морозов. «Устная речь»: избранные стихотворения. М.: Виртуальная библиотека, 2018.

Поэт Сергей Морозов (1946–1985) прожил короткую и потаенную жизнь, из которой ушел по своей воле. О нем мало что известно, и тем отраднее, что наконец-то издана книга его стихов «Устная речь» и можно понять, чем он жил, о чем думал, что угнетало его, а что поддерживало. Я был немного знаком с Сергеем. В семидесятые годы мы учились в педагогическом институте на Пироговке и ходили в институтское литобъединение, которым руководил сангвинический, доброжелательный Всеволод Алексеевич Сурганов. Назову некоторых участников наших тогдашних бурных заседаний: Сергей Костырко, Леонид Бахнов, Елена Гордеева, Вадим Егоров, Татьяна Реброва, Вадим Делоне; туда заглядывали Владимир Бережков, Владимир Батшев, Виктор Луферов… Взъерошенные, амбициозные мальчишки и девчонки в пух и прах критиковали опусы друг друга, долго не расходились после обсуждения, шли в общежитие на Усачевку и там продолжали горячечно читать стихи и спорить. Помню, при обсуждении стихов Сергея я указал на явственное присутствие Пастернака в иных его стихах. Не ручаюсь за точность, но вот такая строфа:

                           Кружится мяч волейбольный,

                           Палец отбитый болит…

                           К станции, к дому… Довольно.

                           Берег бумагой рябит…

Возможно, спорное, но вполне безобидное замечание, особенно если учесть наши тогдашние неукротимые баталии. Да впрочем, кто из нас не отдал дань Пастернаку! Тем не менее Сергей обиделся, и на наши и без того неблизкие отношения легла прохладная тень. В ответ я тоже получил его отповедь. Особенно почему-то его возмущение вызвала строчка моего стихотворения, где упоминается овраг и «как