Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

Чара Архиповна вошла в спальню. Она догадывалась, что муж не спит. Надо же успокоить его.

— Ты, конечно, не спишь, Базиль? — спросила Чара Архиповна.

— Нет, почему же, я превосходно выспался, — иронизирует Василий Илларионович. — Успел даже увидеть чудесный сон: нас с тобой вызвали в школу и сердечно поблагодарили за великолепное, образцовое, редкостное воспитание дочери, за ее отличные успехи, за похвальное поведение…

— Базиль, дорогой, хочешь валерьянки с ландышем? Или прими лучше люминал…

— Я хотел бы, словно заправский сапожник, принять что-нибудь более действенное, чтобы, говоря словами поэта, забыться и уснуть.

— Очень мило с твоей стороны, очень, — Чара Архиповна присела на край кровати, пощупала лоб мужа, нежно погладила волосы. — Не надо, родной мой, прошу, умоляю тебя. Ну, что тебя так сильно взбудоражило, что?

— Что? Почему ты таишься?

— Я не таюсь, я хотела несколько позже… Хотя, пожалуй, поговорим напрямик сейчас.

Василий Илларионович подвинулся к стене, взял руку жены, та глубже села на кровать и, отведя в сторону задумчиво-скорбные глаза, тихо сказала:

— Я очень глубоко и серьезно продумала все, что связано с будущим Геры. У нее тонкая натура, своеобразный склад души, она по-своему одарена. И если Гера еще не проявила себя, то в этом отчасти повинны мы с тобой, отчасти условия жизни.

— Извини, но, может быть, ты вместо всей этой высокой философии прямо скажешь: будет Гера учиться или нет? Если нет, что мы — я и ты — предпримем? Ограничимся только словесным убеждением или…

— По мордасам наотмашь?

— Есть и другие меры воздействия: режим, строгий и неотступный режим.

— Я не подозревала, Базиль, что ты можешь быть так жесток, можешь так глумиться над родной дочерью.

— Глумиться? Никто в нашей стране не имеет права на тунеядство. Если наша одаренная краля бросит школу, чем тогда она займется?

Чара Архиповна отодвинулась от мужа, театрально всплеснула руками:

— Базиль, что с тобой творится?! Ты напоминаешь мне сейчас агитатора-культмассовика. Краля! Это что — твой деревенский жаргон?

— Может быть, слова и не те, но смысл… смысл правильный. Ну, что тогда будет делать Гера?

— Гера будет тогда жить, как жили в разумное старое время все девушки, — при своих родителях. Когда-то у нас судили, а в Европе и теперь судят о девушках не по аттестату зрелости…

— Невежество нигде и никогда за достоинство не почиталось, — с досадой прервал Василий Илларионович жену. — А ты, матушка моя, меньше бы оглядывалась назад, меньше бы посматривала по сторонам. У нас есть с кого брать пример, у нас свои правила, свои порядки. Как известно, мы едим хлеб не европейский или американский, а свой, советский.

— Бурные, долго не смолкающие аплодисменты! Все встают. Крики «ура»… Как тебе не стыдно митинговать?! И это называется серьезный разговор о судьбе родной дочери!

Василий Илларионович рванулся было с кровати, но жена снова положила руку на его голову, провела по серебристым пышным волосам.

…Нельзя вести себя по-мальчишески… Нельзя нервничать. О серьезном надо говорить серьезно и, разумеется, спокойно. Она согласна оставить далекое прошлое, хотя у наших отцов в вопросах быта есть чему поучиться. Можно не трогать и зарубежный быт, хотя и там есть много прекрасного, там тоже живут люди. Она сошлется на свой пример: у нее нет среднего образования, а разве он, Базиль, не доволен ею, разве она, имея аттестат зрелости или какой-нибудь диплом, была бы лучше, домовитей? Вряд ли. В нашем городе ходит немало и дипломированных дамочек — домашних хозяек. Насколько ей известно, не каждая из них охотно говорит об этом: они не хотят, стесняются признать свою несостоятельность. Вот где уместно сказать о хлебе. Сколько на них затрачено средств, и всё впустую! Гера не пойдет по этому пути. Она не хочет, не может учиться. Ничего страшного, ничего катастрофического нет. Конечно, аттестат не помешал бы, но если девочке претит школа, если она ее возненавидела, если так сложились обстоятельства, что надо выбрать одно из двух — закрепить за собой славу тупицы или оставить школу из-за склонности к искусству, — следует, не задумываясь, выбрать последнее. Гера поняла, что надо сделать. Ее сейчас надо временно поддержать, создать для нее в доме нормальную обстановку. Благо, у них имеются к этому все возможности. Пусть Гера совершенствуется в языках на дому, особенно в английском. Как знать, возможно, это пригодится, — у каждого человека своя судьба.

Намек довольно туманный, но Чара Архиповна считает его вполне уместным: надо постепенно подготавливать упрямого супруга к расставанию с дочерью.

Василий Илларионович морщит лоб, хмурит густые черные брови, плотно сжимает губы, кажется стискивает зубы — на щеках шевелятся желваки. Чара Архиповна продолжает атаку. Конечно, как она не раз уже говорила об этом, никогда и нигде не было столько завистников, сколько их развелось у нас. Твой сосед готов придраться к пустяку, лишь бы уколоть; там, где надо посочувствовать, совместно погоревать, он будет злорадствовать и улюлюкать. Поэтому, весьма возможно, на первых порах Гере и им, ее родителям, придется претерпеть кое-какие неудобства. Беда невелика, со временем свыкнутся. Главное — держаться с достоинством. Смеется тот, кто смеется последним, — эта мудрость, слава богу, пока жива.

Еще один, уже более прозрачный намек, но Василий Илларионович не понимает его. Он продолжает раздражаться. Черт знает куда она клонит?

Чара Архиповна смолкла. Все, что можно было сказать в защиту дочери, она сказала, пока — больше ни звука, иначе спугнешь, все испортишь. Конечно, говорить, что она убедила мужа, нельзя, до этого еще далеко. Но он уступит: Базилю нужен покой, и рано или поздно он покорится ее воле, житейской мудрости… Когда речь заходила о замужестве Геры, Василий Илларионович не раз не то в шутку, не то всерьез говаривал: «Мы своей Гере подберем парня из черноземных мест — курского, воронежского, орловского, — знаешь, какие там крепкие парни!» А тут американец, да еще Форд-младший! По спине Чары Архиповны пробегал холодок.

Василий Илларионович прервал раздумье жены:

— Почему все же Гера оставляет школу?

— Не оставляет, а оставила — это будет точнее. Да, да, со школой Гера покончила. И я с ней согласилась, вынуждена согласиться.

— Выходит, что я тут ни при чем, так, сбоку припека? Возможно, меня успели уже лишить родительских прав? Но наши законы, насколько мне известно, гуманны, они не позволят обижать не только детей, не только мать, но и отца.

— Однако ты вопреки этим гуманным законам обидел Геру, да еще как! Если бы девочка пожаловалась на тебя…

— А ты посоветуй ей это сделать. И пусть заодно, не дожидаясь моего объяснения, расскажет, за что я ее ударил.

— Оставим это… В