Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

и секретарем его литературной секции. В день закрытия съезда М. К. подарил ему «Дневник художника» с надписью: «Глубокоуважаемому Николаю Леонтьевичу Бродскому в память дней первого съезда словесников. Автор. Москва, 4 янв<аря> 1917 г.»[4]. С этого момента начинаются их дружеские отношения, продолжавшиеся вплоть до смерти Бродского. Даря М. К. в сентябре 1930 г. книгу «Литературные салоны и кружки. Первая половина XIX века» (М.; Л., 1930), Н. Л. Бродский надписал ее: «С неизменной симпатией»[5].

Памяти Бродского М. К. посвятит свою последнюю историко-литературную работу – статью о «Певцах» Тургенева (1954).

Тогда же состоялось знакомство М. К. с Иваном Никаноровичем Розановым (1874–1959), известным впоследствии историком русской литературы и собирателем-библиофилом, и, видимо, с его старшим братом (впоследствии академиком) литературоведом Матвеем Никаноровичем (1858–1936)[6]. Приятельские отношения М. К. с И. Н. Розановым продлятся до начала 1950‑х гг. В письме к Азадовскому от 18 декабря 1948 г. И. Н. Розанов вспоминает их «первую встречу на съезде преподавателей». «Это было, – уточняет Розанов, – 33 года тому назад[7]. Почетный стаж» (69–28; 44–44 об.). А в последнем сохранившемся письме, обращенном к М. К., Иван Никанорович признается: «Из всех знакомых мне ленинградцев Вы – самый близкий и дорогой мне человек» (69–28; 2 об.; письмо не датировано, судя по содержанию – 24 августа 1951 г.).

В съезде словесников принимали также участие братья Борис и Юрий Соколовы, крупнейшие русские фольклористы первой половины ХХ в., впервые заявившие о себе книгой «Сказки и песни Белозерского края» (М., 1915)[8]. Вернувшись в Петроград, М. К. ходатайствует перед Отделением этнографии Русского географического общества об отправке Б. М. Соколову полного комплекта «Живой старины»[9], на что Борис Матвеевич откликается 1 февраля 1917 г. благодарственным письмом и, в частности, пишет:

…на днях на моем семинарии по народной словесности на Высш<их> Жен<ских> кур<сах> зашла случайно речь о Вас. Одна курсистка заявила, что слышала заговоры и песни из Сибири, приготовленные Вами к печати, о чем Вы докладывали в Кружке по изучению Сибири (?) в прошлом году[10].

Я очень сожалею, что Вам не пришлось быть у меня и поосновательнее поговорить о близких нам обоим вопросах этнографии и народной словесности.

В надежде на укрепление и продление начавшейся дружбы (можно так?) (70–44; 2).

Все первые месяцы 1917 г. М. К., находясь в Петрограде, продолжал заниматься преподаванием и научной работой. 13 января и 21 февраля он присутствует на заседаниях Отделения этнографии Русского географического общества и редакционной комиссии. Нарастание революционной ситуации в Петрограде и ее апогей – 25 февраля 1917 г. – он наблюдал и сопереживал в непосредственной близости к месту событий. При этом он был, по всей вероятности, не только наблюдателем, но и восторженным участником шествий и манифестаций на улицах и площадях столицы. Революция, всколыхнувшая всю Россию, не могла оставить равнодушным тех, кто, подобно М. К., с юности испытывал ненависть к русскому царизму. «Февральскую революцию встретил с энтузиазмом…» – свидетельствует М. К. в «Жизнеописании» 1938 г.[11]

24 марта 1917 г. в Отделении этнографии Русского географического общества (из названия которого исчезает слово «Императорское») состоялся доклад этнографа и антрополога Н. М. Могилянского[12] «Областной или местный музей как тип культурного учреждения». Доклад вызвал оживленную дискуссию; в ней принял участие и М. К. Сохранился конспект его выступления (собственноручная карандашная запись):

Одной из самых серьезных болезней нашего музейного дела <является> отсутствие средств. Главная забота об этом должна пасть на столичные центральные органы, в частности, Рус<ское> Геогр<афическое> Об<щест>во. В наст<оящее> время, когда встают на очередь, как никогда резко и отчетливо, вопросы культурного строительства, Р<усское> Г<еографическое> О<бщество> должно взять на себя инициативу постановки и разработки вопросов музееведения. Необходимо создать особую комиссию, к<о>т<о>рая занялась бы выработкой собст<венного> законопроекта для внесения в законод<ательные> учрежд<ения>.

Другая задача – организация сил на местах. Весьма желательным явилось бы <создание> местных Обществ друзей Музея, по образцу Общества друзей Лувра в Париже etc. Такое же общество при Румянцевском музее в Москве[13].

«Вопросы культурного строительства» (музеи, библиотеки, краеведческие объединения, разного рода «общества» и т. д.) надолго останутся в поле пристального внимания М. К., и в дальнейшем мы не раз увидим его организатором и участником музейных и просветительских начинаний.

Крах русского самодержавия не замедлил сказаться на жизни учебных заведений. Уже 3 марта (через неделю после революции и на другой день после отречения царя) на заседании педагогического совета Шестой гимназии, носившей имя цесаревича Алексея, решено было:

1) Убрать из актового зала портрет Николая II,

2) Отменить общую молитву в зале; вместо нее перед первым уроком должна в классе читаться молитва «Царю Небесный…», а после последнего урока – «Достойно есть…» <…>

4) Предоставить ученикам известную самостоятельность и известную свободу, следя, однако, за тем, чтобы не страдала дисциплина,

5) Не избегать возможности бесед с учениками на темы текущих событий и высказывать свои взгляды прямо и откровенно[14].

М. К. присутствовал на этом заседании педсовета и, несомненно, горячо поддержал принятые решения; кроме того, он записался в группу добровольцев («учащих и учащихся»), пожелавших нести внутреннюю охрану гимназии – дневную и ночную[15].

Более спокойной была обстановка в Коммерческом училище. 4 февраля 1917 г. в училище состоялся спектакль, устроенный силами семиклассников, по пьесе Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Сохранившаяся в архиве М. К. афишка (84–15; 2–4) наводит на мысль о его участии в подготовке спектакля. В училище продолжает работать краеведческий кружок, и как раз в течение 1917 г. выходят, один за другим, гектографические издания, отражающие его работу. Сохранились три литографированных выпуска – первый, третий и четвертый. На обложке каждого из них стоит дата: 1917[16]. Были готовы еще два выпуска (второй и пятый), но издать их в условиях того времени не удалось[17].

Несколько выразительных штрихов к портрету М. К. той бурной весны добавляют дневниковые записи Т. Э. Степановой[18]. При всей их юношеской непосредственности, они сообщают живые подробности, рисующие облик Азадовского-педагога: его манеру держаться с учениками, характер отношений между старшими и младшими в Шестой гимназии и Коммерческом училище, участливое внимание М. К. к повседневной жизни своих питомцев и т. д., а кроме того, позволяют судить о настроениях учащейся молодежи Петрограда и общественной атмосфере в марте–апреле 1917 г.

Приведем наиболее яркие фрагменты:

8 марта.

Были все уроки. Педагоги явились.