Ледяной Скипетр - Алексей Велесов

Стражи остановились.

На мгновение Елена подумала — может быть, это конец пути? Может быть, они отведут её отсюда и скажут, что случилось недоразумение, что она может вернуться, что Данила ждёт её в соседнем коридоре?

Но двери открылись.

И то, что было внутри — это был ад.

Не ад огня, не ад мучений. Ад абсолютного одиночества.

Комната была маленькой, почти квадратной, не более трёх шагов в длину и три в ширину. Потолок высокий, теряющийся в тени. Стены — из чистого льда, такого прозрачного, что сквозь него видно было как тёмное пространство за ними, так и собственное отражение, искажённое холодом и временем. На полу — тонкий слой инея, не снега, именно инея, того, что образуется, когда лёд вздыхает после долгого молчания. Окна? Окна не было. Только ледяные стены, которые светились собственным, очень слабым синим светом, словно стены помнили ледяные лучи солнца, что падали на них когда-то давно в его последний день на свободе, и держали эту память в себе, как сокровище, как проклятие.

Елена вошла.

Её босые ноги в сапогах коснулись инея, и холод пробежал по спине.

Дверь захлопнулась.

Лязг замка, который запирался не с внешней стороны, а с внутренней, создавая парадокс: она была заключённой, но замок был в её власти. Если бы она захотела — вышла бы. Но ледяные стены, пульсирующие магией, передавали совсем другое сообщение: уход означает смерть.

Тишина.

Та самая тишина, что прижимает, давит, сдавливает.

Елена остановилась в центре комнаты. Она не села. Не упала. Просто встала, вытянув руки вдоль тела, как статуя. Потому что она понимала: это было испытанием. Не пытка, не казнь — испытание.

Впервые в своей жизни — со дня, когда она была совсем младенцем и бабушка держала её на руках — Елена была совсем одна.

Никаких голосов. Никаких магических присутствий, кроме её собственной боли, её собственного страха, её собственного знания.

Домовой, спрятанный в рюкзаке, не может помочь. Его магия не проникает через ледяные стены. Буран уже улетел. Данила — за сотнями метров отсюда, может быть, даже сейчас кричит её имя в соседних коридорах, но она не услышит. Не услышит.

Она была одна.

И в эту минуту, когда одиночество обрушилось на неё полной тяжестью, когда она стояла в ледяной камере без помощников, без защиты, без руководства, без даже одного голоса, который сказал бы ей, что всё будет хорошо, Елена наконец поняла то, что должна была понять ещё давно.

Одиночество — это не проклятие. Одиночество — это свобода.

Впервые в жизни её решение полностью зависело только от неё. Не от долга перед семьей, не от веры других, не от цепи поколений, давивших на плечи как железный ошейник. Не от магии, которая жила в её крови и требовала послушания. Не от Императрицы, не от Хана, не от трона, не от огня.

Только от неё. От её сердца. От её воли. От её способности выбирать.

Она развернулась и посмотрела на стены. На светящиеся синим льдом стены, которые были более живыми, чем люди в коридорах, которые были более чистыми, чем помыслы Императрицы, которые хранили в себе эхо тысяч вдохов, тысяч плачей, тысяч молитв.

«Слушайте, — произнесла она, обращаясь не к камню, не к стражам, не к Императрице, слушающей из своих покоев через магические кристаллы, что встроены в стены. Она обращалась к самому Скипетру, спрятанному где-то в сердце дворца, к древней магии, что текла в жилах земли, к памяти льда, что жила в её крови, в её костях, в каждой клеточке её существа.

Её голос был тихим, но он звучал, как гром, эхом разносясь по ледяным лабиринтам, пробивая магические барьеры, доставая до тех, кто её держит пленницей.

«Я Елена Ветрова. Последняя Ветрова, если это необходимо. Я не сломлена. Я не сломаюсь. Потому что я поняла, наконец, что ношу не орудие, а грузило. Я не раба Скипетра. Я его хранительница. И хранительница… может отпустить.

Льдистые стены задрожали. Не от холода, а от признания. Будто весь лёд, весь Скипетр, вся магия Кремля услышала голос не раба, не орудия, но сознательного выбора.

Свет стал ярче, почти жёлтым, словно за льдом горел огонь. Но это был не огонь Хана, не разрушение. Это была память, прорывающаяся сквозь века холода. Это была боль Анны, которая сказала: «Я приму тебя». Это была сомнение Марии, которая ушла в Сибирь. Это была смирение Евдокии, которая выбрала скромность.

И в этот миг, в полной тишине, которая была не безмолвием, а концентрированным ожиданием, Елена услышала голос.

Не домового. Не духов. Не Данилы. Не Императрицы.

Голос, который был везде и нигде одновременно. Голос времени, голос памяти, голос самого Скипетра, голос той женщины, что однажды сказала: «Я приму тебя».

Голос Анны.

И это голос начал говорить. Начал рассказывать не конец истории, а начало. Начало той ночи, сто семь лет назад, когда на Красной площади вспыхнул первый кристалл льда, когда первая капля магии упала на землю России и заморозила её боль на вечность.

И в этом рассказе Елена узнала то, что изменит всё.

Глава 23: Тюрьма под Кремлем

Место: Подземная камера

Время: Ночь

Начало пути в глубину

Когда железные двери подземелья закрылись позади, хлопнув с таким глухим звуком, словно захлопнулась крышка гроба, Елена еще не до конца поняла, что это завершение её дневного пути. Спуск в подземелье был долгим, ужасающим, словно стражи не просто вели её вниз по каменной лестнице, но вели её через слои её собственного подсознания, через воспоминания, запечатленные в крови, через те грани памяти, которые род Ветровых носил в себе столетиями. Лестница была узкой, едва ли шире человеческого плеча, выточенной в живом льду, покрытой инеем толщиной в несколько сантиметров. На ощупь она была гладкой, отполированной не только временем, но и касаниями тысяч рук — рук Ветровых, рук Хранительниц, рук тех несчастных, кого сюда приносили перед окончательным заточением.

Елена считала ступени, делая это механически, инстинктивно, зная на каком-то глубоком уровне, что подсчёты помогают сохранить рассудок, не дать панике овладеть сознанием, не скатиться в кромешный ужас, который подступал с каждым шагом вниз, как холодная волна прибоя.

Сорок две ступени. Сорок три. Пятьдесят.

Вокруг неё стены ледяной скалы, но не просто безжизненной скалы — в ней было