Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

а затем в торговом училище в Ильменау. Впоследствии стал купцом. В 1914 году был арестован в Риге как гражданин вражеской страны и сослан в Сибирь. В 1924 году Рейнгардт создал в Хершинг-ам-Аммерзе заочное торговое училище. Он был приверженцем новой идеи получения полного среднего образования для взрослых, но не нашел ее поддержки в министерстве Веймарской республики (в отличие от НСДАП, в которую вступил двумя годами позже). Основываясь на идее заочного обучения, Рейнгардт создал организацию партийных ораторов, в которой сосредоточился на бюджетной политике, затем он стал пресс-секретарем рейха по финансово-политическим вопросам, а в 1930 году – депутатом рейхстага.

С 1933 по 1945 год Рейнгардт занимал пост статс-секретаря. Он постоянно и компетентно пропагандировал цели своей политики в сотнях речей, брошюр и статей. Обладая социально-политической волей к переменам, Рейнгардт продвигал бесчисленные налоговые льготы для низших и средних классов (оставшиеся в силе и после 1945 года). Предложение министра труда в 1941–1942 годах уравнять (тогда еще очень разные) пенсии для рабочих и служащих он встретил восторженным восклицанием «Прекрасно!»[40]. Рейнгардт понизил основные критерии отбора для различных карьерных путей и в то же время ввел обязательное повышение квалификации для всех чиновников своего министерства. Для этого он создавал одну финансовую школу рейха за другой, чего раньше никогда не было[41]. Геббельс говорил о нем: «Хотя Рейнгардт всего лишь школьный учитель, который подходит к проблемам с действующей на нервы педантичностью, но все же в общем и целом он их решает»[42].

Главный дуэт в рейхсминистерстве финансов представлял собой характерную для национал-социализма смесь: блестяще образованный министр-аристократ и статс-секретарь, поднявшийся из низов народной среды и получивший свои знания политика-самоучки упорным трудом. Рейнгардт считал себя человеком нового государства всеобщего благоденствия. С другой стороны, Шверин фон Крозиг олицетворял собой тысячи чиновников, офицеров, ученых и прочей интеллигенции, которым удалось сформировать и рационализировать изнутри расплывчатую, внутренне противоречивую нацистскую идеологию.

Национальная интеграция

При всей своей нетерпимости к социалистам, евреям и инакомыслящим немцы видели в Гитлере не безжалостного изоляциониста, как можно легко предположить, оглядываясь назад, а великого интегратора будущего. Версальский и Сен-Жерменский мирные договоры категорически запрещали государственное слияние Австрии и Германии. Большинство немцев видело в этом огромную несправедливость. Но в 1938 году с включением Австрии в состав Германии (как специально – в марте[43]) сбылась давняя национальная мечта 1848 года. Конечно, новое великое германское национальное государство создавалось не как демократическая республика, но это происходило под ликование народа. И если сегодня тогдашняя история Германии трактуется как богатая аберрациями хаотичность, то тогда – столь же единодушно – как извилистый, часто трудноразличимый путь к единству нации и государства.

На этом настрое, например, в 1938 году в берлинском районе Шпандау улицу Юденштрассе[44] переименовали в честь Карла Шурца, еще одну улицу назвали именем Готфрида Кинкеля, отдавая таким образом дань памяти (вплоть до наших дней) этим двум выдающимся деятелям революции 1848–1849 годов. 15 марта 1938 года, после аншлюса Австрии, Гитлер, который никогда не рассматривал себя исключительно канцлером только Германского рейха, но всегда – вождем всего германского народа и, следовательно, всех живущих за пределами Германии немцев, провозгласил на венской площади Хельденплац: «Как вождь и канцлер немецкой нации и рейха перед лицом истории с этого момента я объявляю о вступлении моей родины[45] в Германский рейх». Немного позже во Франкфурте-на-Майне, городе проведения Франкфуртского национального собрания, он объявил себя исполнителем вожделенной мечты 1848 года: «То дело, за которое 90 лет назад сражались и проливали свою кровь наши предки, отныне можно считать завершенным»[46].

Нация пришла в восторг, все нараставший по мере успехов первых двух лет блицкрига. Если бы в 1918 году[47] победили Габсбурги и Гогенцоллерны, то уцелевшая монархия была бы восстановлена на костях миллионов павших на войне. Гитлер любил говорить о «габсбургской падали»[48]. Но теперь победу одержала новая, молодая, национально-революционная Великая Германия. Под предводительством представителя социального подъема катастрофа 1918 года подошла к неожиданному счастливому концу. Внезапно бесконечные человеческие жертвы и страдания Первой мировой войны и последующих лет перестали казаться напрасными. Поражение превратилось в прелюдию к грандиозной победе. Когда Гитлер пообещал руководству вермахта быстрое нападение на Францию в ноябре 1939 года, он начал с аргумента: «Это означает конец той мировой войны, а не отдельно взятую операцию»[49].

15 марта 1939 года, в день входа германских войск в Прагу, профессор анатомии Герман Фосс (впоследствии заметная фигура в научных кругах ГДР) записал в своем дневнике: «Старейший немецкий Пражский университет, отец Лейпцигского университета, снова принадлежит немцам! Невероятно. Какой тяжелый удар для славян и такое приобретение для нас. Мы живем в великое время и должны быть счастливы являться свидетелями этих событий. Какая разница, что масла не столько, сколько хотелось бы, что временами нет кофе, что приходится делать то, что не всем нравится, и т. д. По сравнению с нашими успехами это полнейший пустяк»[50]. Непрерывное триумфальное шествие, сопровождавшееся видимостью экономического подъема, надолго ослабило позиции прагматиков в Германии. Сторонники реалистических, не таких блестящих компромиссов – звались ли они Шахт, Бек или Герделер[51] – сошли с дистанции (и хорошо, если не очутились в концлагере). Они мешали популярной в народе гитлеровской политике великого рывка, новых четких альтернатив и принципа «все или ничего». Вдобавок к этому нацистское руководство с самого начала проявляло почти маниакальную чувствительность к внимательно отслеживаемому им барометру настроений, поэтому постоянно поддерживало нужду народа в потреблении, зачастую идя вразрез со своими военно-экономическими приоритетами[52].

Впоследствии ГДР использовала 190 тыс. штатных и столько же внештатных осведомителей Штази[53] для контроля за своими 17 млн граждан. В 1937 году в гестапо, включая секретарш и обслуживающий персонал, было всего 7 тыс. сотрудников, а в СД – еще меньше. Но их хватало, чтобы уследить за 60 млн, потому что большинство из них не нуждалось в контроле. Это также подтверждается при взгляде на концлагеря и тюрьмы. После начала террора в конце 1936 года, то есть спустя почти четыре года консолидации, там оставался всего 4761 заключенный, включая алкоголиков и уголовников.

Поскольку Гитлер добивался своих успехов легко, играючи, хотя он не всегда в достаточной степени финансировал экономику, его популярность в народе росла. Вскоре она вышла далеко за рамки партии и вырвала почву из-под ног внутригерманской оппозиции. К 1938 году установилась политическая ситуация, которую Муссолини метко назвал democrazia totalitaria[54]. После многих лет гражданской войны, классовой ненависти