Мозг обычного убийцы. Как хорошие люди становятся монстрами - Даниэль Загури

любимого человека из мира живых, чтобы сделать его объектом идолопоклонства. Такие субъекты любят не другого, а самих себя, они пытаются спастись через другого, которого «назначают на должность» лучшего, что у него есть.

«Она была такой хрупкой»

«Я все сделал для нее… она так нуждалась во мне… это я дал ей возможность преодолеть ее трудности… она была так несчастна в своей семье… я помог ей оттуда уйти… мы были так счастливы…»

Другой человек – вот кто уязвим; именно другому так настоятельно нужна поддержка. Этот защитный механизм, обычный для взаимоотношений многих пар, приобретает здесь особое значение как дополнительная завеса благодаря защитной функции, блокирующей выявление нарциссических недостатков самого субъекта.

Иначе говоря, чем больше я дал ей возможность «вылезти из болота», обеспечил уверенность и поддержку, тем больше преодолел свои собственные слабости и стал еще сильнее. Это со мной она обрела комфорт и чувство безопасности.

Желание расстаться с супругом оказывается тем более ошеломляющим, непостижимым, немыслимым, вопиющим нарушением всех правил, потому что, по мнению субъекта, оно должно зависеть исключительно от него самого. Это мир, перевернутый с ног на голову.

Крайняя эмоциональная зависимость Поля по отношению к Франсуазе была замаскирована в его глазах уверенностью в том, что именно он помог ей выйти из тупиковой ситуации – ее первого брака с жестоким алкоголиком – и дал эмоциональную стабильность, которой Франсуаза была лишена из-за перипетий своего детства. Отказавшись от места, которое было раз и навсегда отведено ей во взаимодействии пары, Франсуаза тем самым разрушила защитную уловку; таким образом, нарциссическая неустойчивость вернулась к отправителю. Угроза потери иллюзии – бедной маленькой Франсуазы, такой хрупкой – на самом деле была риском вновь обрести страдание, которое до сих пор было спрятано за этой связью.

И снова кризис останавливается у врат скорби: если бы субъекту не хватало только одного этого существа! Дело не столько в том, что с его потерей мир обезлюдел бы, лишился своей сущности, своего интереса, с болезненной замкнутостью в себе; дело в том, что это поставило бы под угрозу нарциссизм в самых его основах.

Потеря действительно была бы потерей другого, чья функция состоит в том, чтобы воплощать нарциссизм наружу, обеспечивать его непрерывность, восполнить дефицит самостоятельных вложений субъекта, таких как недостаток адекватного представления о себе, достаточно прочного, чтобы противостоять разрушению любовной связи. Метафору отступающей волны следует заменить метафорой рушащегося здания.

Потерять другого немыслимо, когда он лучшее, что у тебя есть. Это теория домино. Все потери связаны между собой: загородный дом, который он построил своими руками для нее и детей и где они планировали жить, когда выйдут на пенсию, работа, за которую он цеплялся, чтобы она жила лучше… весь его экзистенциальный проект, который проваливается в тартарары.

Такой субъект не может представить себе утешения в том, чтобы оставаться отцом для своих детей, связующим звеном для своих друзей, уважаемым подчиненным для своего начальника и, возможно, однажды, пережив эту историю, возлюбленным для другой женщины. Потеря неделима. Вам не хватает только одного существа, и все рушится.

Это даже отдаленно не похоже на то, о чем говорит поэт. Когда все становится безлюдным, когда мир лишается своей сущности, всего, что связывает нас с ним, когда наступает болезненный отлив, он остается субъектом, испытывающим большие страдания, но все же субъектом. Что-то сопротивляется боли, по крайней мере потенциально. Есть кто-то, кто может кричать о своих страданиях. Время сделает свое дело. Здесь же нет ничего подобного. Все покрывается трещинами. Ничто больше не держит.

Когда совершившему преступление на почве страсти задают вопрос о других отношениях, которые могли бы быть утешительными, он, потрясенный, с нотками протеста в голосе, восклицает, что никогда и не думал любить другую! Сын одной матери, он будет мужчиной одной женщины!

Драма, разыгрывающаяся вокруг единственности, перекликается с первичными отношениями с матерью, часто отмеченными дезорганизующими травмами или недостатком материнского внимания.

Связь с любимой женщиной была тем более единственной, что «она была не такой, как все». Впрочем, нередко она была выбрана после нескольких любовных разочарований, из-за полной противоположности предшественницам. С ней риск должен быть исключен. Судьба Пенелопы – вечно оставаться верной Улиссу.

Больше никаких непостоянных и переменчивых молодых женщин, которые заставляли его страдать! Больше никаких разрывов и промедлений, которые были в юности! С ней у него была уверенность в безупречных отношениях, неразрывной связи в радости и горе. И если случится худшее, он все преодолеет. С ней было своего рода страхование жизни посредством любви. То, что она хочет уйти, просто немыслимо. Она была запрограммирована так, чтобы этого не могло случиться.

Вернемся к фрейдовской дифференциации двух способов объектных отношений: нарциссических отношений с другим, представляющим собственную личность, и отношений опорного типа по авторитарному образцу. Эти два типа не следует противопоставлять слишком категорично.

В любых объектных отношениях объект любви поддерживает нарциссизм субъекта, и связь насыщена нарциссическим либидо. Однако «инвестирование в себя» всегда происходит в обход другого, от которого субъект зависит в плане снабжения. Он, безусловно, эгоистичен, но не самодостаточен.

Наблюдается серьезный провал в процессе постепенного созревания и формирования замещающих объектных отношений, которые могли бы вывести человека из-под изначального материнского контроля. В результате этого неудача в любви напрямую возрождает аватаров – не самодостаточных или боящихся быть покинутыми – и разоблачает иллюзию нарциссического единодушия.

Важно обратиться к работе выдающегося французского психоаналитика Поля-Клода Ракамье[10] о первоначальном горе и необходимости отказа от полного обладания другим в абсолютном нарциссическом согласии. Этот отказ наделяет человека относительным иммунитетом при столкновении с неизбежными жизненными невзгодами, поскольку субъект может предвидеть, что пустота после утраты не будет абсолютной.

Примечательно, что субъекты, совершившие преступления на почве страсти, странным образом лишены этого «относительного иммунитета». Это критически важный момент: если что-то остается и сопротивляется душевной буре, то лишь потому, что человек осознает – другого просто не может быть. Да, потеря любимого человека болезненна и опустошает, но при наличии такого иммунитета что-то в личности все же сохраняется, позволяя продолжать существование.

«Это словно умер я сам»

В газетах появляется заголовок «Семейная драма». Все исчезает. Никакого судебного иска. Остается лишь вопрос «почему?» и искреннее удивление окружающих: кто бы мог такое подумать!

Этьен де Грифф отмечал, что большинство совершивших преступление на почве страсти предпринимают неудачные попытки самоубийства. Однако исследования это не подтверждают полностью. Стоит добавить сюда случаи самоубийства, которым предшествовало ауто- и гетеродеструктивное колебание без перехода к смертельному действию. Свидетельские показания супругов или письма самоубийц иногда позволяют