Молево - Георгий Тимофеевич Саликов

– Языческий, что ли? – Мирон что-то заподозрил.

– Лечебный-врачебный, – ответила Татьяна Лукьяновна. – Там новый лекарь объявился. Всех от пьянства излечил. За одну неделю. Вот они теперь и молятся на этот шатёр-матёр. И всякие игрища там затевают. Веселятся, значит. Радуются. Храм радости у них.

– А мы заметили новые трактора. И поля в округе вспаханы да засеяны, – присоединился к разговору Авскентий. – Сочли, будто фермер заезжий тут начал своё дело.

– Свои, свои мужики за дело взялись, – Татьяна Лукьяновна обвела взором всех посетителей комнатки. – За одну неделю излечились, за другую – вспахали и засеяли. И трактора этот новый доктор им подарил.

Затем, все гости помолчали минутку-другую, да засобирались покинуть дом Татьяны Лукьяновны, сговорившись, что будут здесь встречаться почаще.

51. Храм

Архитектор действительно остался в селе расписывать храм. Он и во время строительства чаще бывал здесь, лишь иногда посещая столичный город, чтобы улаживать текущие и непредвиденные задачи. Ещё идея построить культурный центр тоже не испарилась. Недавно снова побывал в Черногории, чтобы договориться об этом с местной властью. Но не смог, потому что культурный центр им ни к чему, прибыли от него не представлялась никакой. Они замыслили там фешенебельный туристический ансамбль, поговаривая: «сделаем из Монте-Негро новый Монте-Карло. Перетянем сюда богатую клиентуру и сами станем жить богаче». «Каинистика всюду побеждает и торжествует», – мысленно ответил на то архитектор. Бороться не станем. От профессиональных городских дел он давно собирался устраниться, а теперь и заявил коллегам, что больше не желает участвовать ни в какой «каинистике» и отказывается от роли адвоката Каина. То, что он собирается жить в иных краях навсегда, не было заявлено. В ближайшее время, да, поживёт. А что станет потом, не входило в его размышления. Иначе говоря, он ничего не обрывал, ни одна из его связей с миром не пострадала. Такого и не могло случиться, потому что им давно осознана включенность себя в софиологическое состояние, где вся Вселенная и он сам – слитны в едином смысловом состоянии.

Когда поэт-актуалист и талантливая переводчица вошли в новенькую церковь, зодчий в тот же час закончил роспись и спустился с лесов, ощущая приятную усталость. Его взгляд из опущенных очей уходил в бесконечность, а губы сложились в тонкую улыбку. Мысль была бессловесна и напоминала отдалённый гул густого колокольного набата.

Пришедшие, молча кивнув головами в его сторону, оглядывали неоштукатуренные кирпичные своды. И взоры их уводились этими сводами куда-то в недосягаемую высь. Архитектор, уловив направление их взглядов, отпустил посетившее его особенное состояние вместе с выдохом и сказал:

– Да, штукатуров у нас нет. В алтарной части я сам подправил старую штукатурку для фрески, а тут потребуются настоящие умельцы.

– Чудесное создание, – будто пропел Авскентий, – в нём есть что-то даже от первозданности.

– Да, это ощущается чем-то иным, не зрением, – согласилась Ксения.

– А я и подумал, только что подумал, – архитектор обозначил на себе некое окрыление, – может быть, и не надо штукатурить? Добавить лишь кое-где мозаики. А?

Посетители чудесного создания повеселели, согласно кивнув и поморгав.

– У нас, оказывается, спонтанно состоялся худсовет, – подметил архитектор. – Ведь без вас меня такая идея не посетила бы. Вот, что значит диалог.

– Наверное, сами эти своды подсказали, – проговорил поэт. – Иногда собственное произведение само начинает вести автора. И это самое верное направление в творчестве.

– Точно, точно, – согласился соавтор храма, – я знаю, знаю. Конечно же, поведёмся. Закончим интерьер в полном согласии с ним самим.

Они все трое постояли под сводами, будто вслушивались в их молчаливую музыку, порождая в себе глубинное резонирующее волнение. Затем вышли и двинулись по улице, сохраняя трепетное состояние как многократное эхо.

– А о новых работах не подумывали? – Ксениюшка, несколько вкрадчиво, взглядом, полным благодарности, смешанной с отзывчивостью, остановила архитектора и замерла сама. Так она обозначила цель этой встречи.

– О новых, нет. А старые задумки ещё теплятся.

– А можно полюбопытствовать?

– Можно. Бывая в Черногории, приметил там одно место для создания центра искусств.

– Булярица? – вдруг раздаётся голос откуда-то сбоку и чуть позади.

Архитектор оборачивается, и вот, предстал перед ним почти неузнаваемый злодей, сияющий в белоснежном костюме.

– И теперь скажите мне, любезный, – говорит злодей бархатным баритонцем, поглаживая свои руки без единой бороздки на них, сверкая ясными глазами на гладком лице, – скажите, кто из нас оказался сильнее? Вы пытались изменить настроение сельчан строительством храма. Собирались таким способом отвадить их от пьянства. И дружок ваш, здешний настоятель тоже трудился, воспитывая публику. И что вышло? Ничего. Храм-то построили, да, молодцы, поздравляю. А кто ж туда ходит, кроме бывших строителей? Едва набрали необходимую двадцатку, да и ту, наполовину состоящую из детей. А мой шатёр всегда полон, каждую неделю. И нет в нём ни одного пьяного человека. И меня почитают за отца родного. Получается, мои методы воздействия на души людей куда сильнее ваших. Ноу-хау, хе-хе. И вполне себе гуманное.

Архитектор молча поглядел на преображённое целостное пространство злодея, затем спросил:

– Не ссылка ли так подействовала на вас?

– Ссылка?

– Да. Вы же на моих глазах взвинтились год назад куда-то. Возможно, за пределы пространства, потому что обратного вашего оседания мне так и не довелось дождаться, хоть оно было долгим.

– А. Она, она, конечно же, она. Ссылка. Было на то время. – Злодей сделал оборот на каблучке белых лаковых ботинок, отвесил архитектору земной поклон. – Мне в сей же час надобно съездить за покупками, самыми неотложными, можно сказать, ценными подарочками, – почти шёпотом и с лёгкой хрипотцой сказал преображённый.

Он скорым шагом да пружинистым прискоком удалился прочь.

«Вполне себе гуманное», – в уме повторил зодчий слова злодея.

– Гуманист, – сказал он вслух. Ему припомнились слова священника об «одеяниях гуманиста».

– Кто это был? – Спросил Авскентий.

– А я узнала его, – ответила Ксениюшка, – он приезжал в Думовею на невероятно ужасном автомобиле.

– Да, бывал, бывал, – сказал архитектор.

– Ваш знакомый? – поэт сам засомневался в возможной близости зодчего и того господина.

– Думаю, теперь он многим знаком. Хоть и настоящий аноним, как сказал бы Семиряков, – снова ответила за архитектора Ксениюшка.

– Я догадываюсь, догадываюсь, – чуть слышно произнёс Авскентий, – он тот, о ком трубят все социальные сети. Благодетель. И весь в белом.

– Одеяние гуманиста, – вновь повторил зодчий.

А злодей не перестаёт у нас тут самовольничать. Он доскакал до Думовеи, там сел в автобус и уехал в город N. Купил два мешка сахарного песку и стал звонить по «Vertu Ti» разным знакомым среди воров в законе. Затем, куда-то скрылся. Вскоре, он с этими двумя