Презренной прозой говоря - Михаил Константинович Холмогоров

* * *

Семилетний ребенок на вопрос Виты, кто такой психолог: «Он изучает повадки человеческого мозга».

* * *

В ПЕНе 2 декабря раздавали «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева.

Читаю этот роман, считающийся лучшим о войне. За 70 страниц прочитанного текста уже не меньше десяти пассажей на тему «простые русские крестьяне» и «пролетарии из окраинных бараков». Я сам, конечно, грешу и морализаторством и толчением воды в ступе, но все ж не в такой степени. В советскую литературу явились талантливые люди без культурного наследства. Их поздняя начитанность в известной степени расширила кругозор, просветила, но уже не сумела повлиять на профессиональное литературное развитие, вкус был испорчен давно, в процессе формирования личности. Мало кто из них осознавал эту беду – лишь незадолго до смерти Евгений Носов. Он выступал с этим на съезде писателей РСФСР, констатируя, что только в сорок лет начал профессионально читать, а в ответ с цепи сорвался певец невежества Егор Исаев.

Дочитал, хоть и не без труда. Фактура, конечно, мощная, но, Боже мой, как плохо написано! Композиции никакой: рыхлое описание с публицистическими истериками (странный феномен Астафьева: он поэтичен в покое и благости, но удивительно антихудожественно сердится, тогда как у нормальных писателей гнев открывает сатирический дар), вечно повторяющимися. Конечно, так называемый политсостав – ярмо на действующей армии, так он еще наделил комиссара еврейством, и вылезло дикое антисемитское нутро. Наш свойственник Айзик Шапиро не бегал по тылам и принял смерть достойно. Да тот же Бакланов, командир маленькой пушечки со щитком, защищающим только от прямого попадания ружейной пули.

А этот псевдорусский язык! Иные фразы будто Солженицыным писаны, та же фальшь с немыслимыми в живом языке неологизмами. Его же (Астафьева) вещи, изданные под солнцем брежневской цензуры, гораздо лучше написаны. Имя достигло той высоты, когда о редактуре никто и не заикается. Это общая беда знаменитостей. И тем более – Пушкина: некому было подсказать, как звучат, оторвавшись от страницы, «сосна садится в ванну со льдом» и «слыхали львы».

Виктор Петрович, хоть и самый умный из деревенщиков, все же к публикации этого романа забронзовел, и о редактировании не могло и речи идти. Редакторы боятся широко признанных писателей – во вред их текстам. А после наступления свободы слова с редакторами вообще перестали считаться, и теперь книги, газеты и журналы выходят с чудовищными ошибками.

Слава Богу, еще держится толстые журналы. Хороший редактор в современном издательстве – редкое исключение. Ископаемое.

* * *

«Февраль! Достать чернил и плакать…». На первый взгляд – бессмыслица. Может, бессмыслица и на второй. Но до чего ж точно передано ощущение именно февраля – месяца, исполненного ожиданием весны прямо с 1 числа. Даже если этот день проморожен градусов до двадцати.

Ранний Пастернак – бормочущий, бубнящий что-то про себя подросток, все вроде бы неразборчиво, но все эмоционально точно.

* * *

В 1959 году в «Литературной газете» Кочетова и Друзина сменил Сергей Сергеевич Смирнов. Редакторство куплено ценой палачества в деле Пастернака («Очки на морде палача сверкали шустро»). Но здесь он стал отмываться от дурной славы и очень скоро совершенно преобразил газету. Листаешь подшивку того года – будто из Северной Кореи в Польшу или Чехословакию переезжаешь.

Аудитория «Мира Паустовского» на поколение-другое старше меня. А вот как поколениям последующим объяснить, что очевидные прописные истины приходилось выдирать зубами из идеологической стены, маскировать как «спорные» мысли и выдерживать потом за них оголтелую атаку «автоматчиков партии» (как называл себя Грибачев – кто помнит этого лысого злодея? А какой несокрушимой, казалось, физической силой обладали его доносы!)?

Мы же, изучая историю литературы, понимаем, где был Пушкин, а где Булгарин, где Некрасов, а где Катков. Поймут и они. Правда, сегодня почти все имена 50-х годов утонули в забвении. Да ведь и во времена символистов кто помнил тех же шестидесятников, Добролюбова или Чернышевского? Помнили: Короленко и Михайловский. Но оба они воспринимались как старцы, застрявшие в своем народническом прошлом.

* * *

Погрузился в 1947 год, отраженный в «Литературной газете». Ни слова правды, но атмосфера передана удивительно точно. Страшновато за родителей, живших «в эту пору прекрасную», когда основной жанр критики был донос. И тоже мало кто думал о репутации. На подлости шли с каким-то азартом – благообразный капитан I ранга Лавренев изобличает в низкопоклонстве Леонида Гроссмана. Мариэтта Сергеевна рассказывала, правда, что именно он убил Марину Цветаеву, отказав в должности судомойки. Но это сбой ее памяти: убийцы – поэт-орденоносец, будущий лауреат Ленинской премии Асеев и Тренев. Отважные воины Великой Отечественной поражали своей гражданской трусостью. Как за 10 лет до того – герои гражданской.

* * *

Отношение к коллективному, к пресловутому большинству точнее всех высказал Данте: «Посмотри и пройди мимо». Даже на презрение, слабейшее из чувств, не стоит растрачивать душевных сил. Хорошо ж ему досталось от этого большинства!

* * *

Культура – это мировой текст, в который попадают исключительно драгоценные слова. Пустая порода отмирает сразу. В нее вписывается удачная строчка из записных книжек Чехова, Ильфа, Гаспарова, а все пятитомное собрание сочинений какого-нибудь Павленко или Грибачева даже знаком препинания не вползет. Правда, перед ними все подлости Булгарина меркнут. Имена переделкинских улиц требуют уточнений: улица памяти Тренева, убийцы Марины Цветаевой, улица Павленко, доносчика и палача Осипа Мандельштама, улица автора лозунга «Если враг не сдается, его уничтожают».

Я с отрочества был человеком литературоцентричным и принимал близко к сердцу все, что вокруг нее творилось. Враги литературы были и мои личные враги. Таковыми и по сегодня остались.

* * *

Странное дело: Чехов в нашем восприятии – писатель XX века, а прожил в нем всего три с половиной года. Он что-то принципиальное уловил в своем времени, писатель не только великой русской тоски, но и смутных трагических предчувствий; декадентов не любил, но был их фактическим основоположником. Толстой, переживший его и написавший «Хаджи-Мурата», «Крейцерову сонату», «Отца Сергия», остался в своем XIX. Его прозу в XX век втащили ученики – Бунин, Куприн, Шмелев, Борис Зайцев, Чириков, драматургию – Станиславский и его Художественный театр.

* * *

В «Приношениях Эразму» можно написать впрямую «Похвальное слово глупости». Меня давно, с тех пор, как прочитал «Мастерство Гоголя» Андрея Белого, преследует такая мысль: Хлестаков разрушил устоявшийся порядок; великую авантюру Чичикова разрушили Ноздрев (тот же Хлестаков в развитии) и «дубинноголовая» Коробочка. И другой тезис: кто из