Магический мир. Введение в историю магического мышления - Эрнесто де Мартино

большом общинном здании, в которое могут входить только мужчины, разговоры теперь ведут только шепотом и с нескрываемой тревогой: «Что означает приход этого колдуна?» Наступает ночь, черная, безлунная, беззвездная, каждый сидит у себя дома, заложив двери поленьями, и домашние вполголоса переговариваются: «Ngil è shoa va» – колдун совсем близко. Вдруг в мрачной тишине раздается пронзительный вопль, разносящийся над деревней, а затем хриплый и низкий голос, в котором, как кажется, нет ничего человеческого… Все молчат, потому что говорить громко означало бы навлечь на себя неминуемый риск смерти… На каждого человека сыплется град мощных ударов, и на главной дороге, проходящей через эту территорию, гаснут все огни; неистовая скачка, крики, призывные вопли, ни на что не похожие странные голоса – людей или животных, – а может быть, и зверолюдей, кто знает? Сыпется град стрел, которые поражают всех вокруг. Отравленные дротики, смазанные стрихнином, не щадят никого: жертвы падают на землю – я сам их видел – и со стонами корчатся в безнадежной агонии. Мужчины, женщины и дети в страхе замолкают. Вдруг кто-то высаживает дверь, и со всех концов вновь слышатся крики. В общей суматохе кто-то похищает женщину и ребенка. Их так и не найдут… И снова наступает глубокая зловещая тишина, которую, давя в себе слезы, никто не решается нарушить вплоть до самого утра. «Ngil è sura» – колдун ушел[295].

Подобное свидетельство можно было бы легко объяснить, восприняв его как «очевидное» стечение обстоятельств – колдун и его подручные организовали погром в туземной деревне. Однако рассуждения, приведенные нами выше и указывающие на уровень ngwel, на котором разворачиваются магические события и обретаются паранормальные формы, не позволяют нам принять интерпретацию, которая, если рассмотреть ее независимо от историографических ограничений и полемических предрассудков, до сих пор препятствовавших нам проникнуть в смысл магического мира, предстает именно как наименее «очевидная» и даже напротив – как «абсурдная»[296].

В настоящей работе мы неоднократно указывали на то, как мучительная неопределенность, в которую нередко погружается мысль, одолеваемая спецификой имеющихся в ее распоряжении свидетельств, ставит перед нами проблему предпосылок, которые, имплицитно или эксплицитно, лежат в основании самих этих свидетельств. Одним из наиболее характерных случаев, когда мы встречаемся с подобными «предпосылками», является проблема «добросовестности» магов и шаманов, а также связанный с ней вопрос о трюках и технических приемах, применяемых в ходе магических операций. На вопрос «Искренне ли действует колдун?» традиционный ответ (т. е. соответствующий традициям нашей цивилизации, сформировавшейся в процессе почти непрерывной полемики с магией) звучит обыкновенно так: «Маг не действует искренне, магические операции – это просто сознательные махинации, успех которых основан на сноровке хитроумных колдунов и легковерии суеверной и невежественной публики». Однако этот тезис, который предполагает, что применительно к магии сохраняет свою силу просвещенческая теория религии как заговора жрецов, не выдерживает критики, хотя время от времени он и всплывает до сих пор в этнографической литературе. Разумеется, мы не хотим здесь оспаривать то, что в определенных случаях (раз за разом находящих подтверждение) маг или шаман могут сознательно пытаться обмануть публику и ведут себя как обыкновенные шарлатаны. Однако подобно тому, как литературный плагиат не входит в понятие художественного творчества и не может служить обоснованием для теории поэзии как обмана простодушных людей, так и трюки ложного мага оставляют нерешенной проблему подлинного смысла настоящих магических действий и реальных (паранормальных) способностей, которые, вероятно, в них проявляются.

Вместе с тем в культурном мире, в котором могут считаться истинными формы «экстрасенсорного восприятия», в котором на самом деле можно «повелевать» огнем, необходимо позитивное доказательство того, что также и другие способности и притязания мага могут быть сведены к определенным «трюкам». Однако именно такого доказательства в актуальной этнографической литературе мы не найдем. Колдун Чуко, по свидетельству Богораза, был чревовещателем, но в его тексте нет ни малейших доказательств того, что тот действительно им был. Напротив, даже фонографические свидетельства подтверждают, что «звуки» произносились непосредственно в трубку фонографа[297]. По сообщению того же Богораза, большинство действий, производимых «невидимыми руками» во время шаманских сеансов, были бы невозможны без помощи «помощников из числа людей» – однако ни одного доказательства участия этих помощников он не приводит. Шаманку, которая столь удивительным образом управлялась со своим камнем, Богораз называет фокусницей, однако технологию ее трюков, по откровенному признанию автора, ему раскрыть не удалось. Очевидно, что догматическая предпосылка о невозможности магических способностей занимает здесь место доказательства, поэтому, чтобы выбраться из затруднительного положения, достаточно выдумать возможное «нормальное» объяснение (например, «помощь со стороны присутствующих») или дать понять, что его, очевидно, следует додумать («какое-либо нормальное объяснение так или иначе существует, а значит, нет смысла даже искать его»). Если мы рассмотрим далее свидетельства Гузинде и Трийеса, то здесь не только не приводится позитивного доказательства, но и сам рассказчик оказывается в затруднительном положении. Гузинде заявляет, что «фокусничество или обман были совершенно исключены». Трийес описывает то, что наблюдал сам, давая понять тем самым, что переход лихорадки из больного в растение был реальным. Иными словами, область магических операций и способностей страдает не столько от хитрости колдунов, сколько от догматического реализма западного наблюдателя. В значительном числе случаев именно этот реализм делает наблюдателя непроницаемым для магического опыта и магических форм реальности и заставляет видеть в наблюдаемом событии результат подтасовки коварного обманщика[298].

Однако проблема усугубляется и другими обстоятельствами. Даже если магические «претензии», как кажется, не сопровождаются появлением «паранормальной реальности», и все происходит так, как будто речь идет о простом обмане со стороны колдуна – и в этом случае не следует воспринимать эту ситуацию как намеренный обман. Помимо паранормальной реальности, есть еще реальность ngwel, в которой притязания мага вполне обоснованы. Помещенные в контекст реальности ngwel, наши объекты претерпевают тотальную трансформацию, приобретают совершенно иное значение и оказываются включены в отношения, для нас (но только для нас) несуществующие. Мы видим лишь общие координаты в высшей степени реального магического сна, и рассматриваем эти координаты так, как если бы они не были на самом деле частью контекста ngwel, и как если бы они по-прежнему оставались объектами и отношениями нашей собственной исторически определенной реальности. Расмуссен сообщает:

Однажды некий человек с воплями ворвался в хижину и не мог назвать причину своего крика… Тогда, будто бы влекомый непреодолимой силой, шаман Акорнак выскочил из хижины, не говоря ни слова, и пустился бежать по льду, пока не скрылся из виду. Был темный и непроглядный вечер. Акорнак оставался снаружи более получаса. Когда же он вернулся,