Или — или - Серен Кьеркегор

что выбираемое остается как бы вне самого выбирающего, что душа последнего сама по себе не имеет никакого отношения к предмету выбора и может остаться индифферентной к нему. Минута эта, однако, может существовать лишь в отвлеченном смысле, как момент мышления, а не реальной действительности; поэтому чем дольше останавливаешься над ней, тем меньше она в строгом смысле существует. Выбираемое находится в самой тесной связи с выбирающим, и в то время, когда перед человеком стоит жизненная дилемма: или — или, самая жизнь продолжает ведь увлекать его по своему течению, так что чем более он будет медлить с решением вопроса о выборе, тем труднее и сложнее становится этот последний, несмотря на неустанную деятельность мышления, посредством которого человек надеется яснее и определеннее разграничить понятия, разделенные «или — или». Рассматривая эти слова с такой точки зрения, нелегко впасть в искушение шутить ими: в этом именно случае видно, что внутреннее движение личности не оставляет времени на эксперименты мысли, что личность непрерывно и неудержимо стремится вперед, закладывая по пути основания то тому, то другому, и что вследствие этого выбор становится все труднее и труднее, — придется ведь разрушать ранее заложенные основания. Представь себе корабль в ту минуту, когда он должен сделать тот или другой решительный поворот; может быть, кормчий корабля и скажет себе: «Я могу сделать то-то или то-то», но лишь плохой кормчий забудет, что корабль продолжает в это время нестись своим обычным ходом и что поэтому лишь на одно мгновение может быть безразлично, будет ли сделано то или другое. То же самое и с человеком. Если он забудет принять в расчет обычный ход жизни, то наступит наконец минута, когда более и речи быть не может о выборе, не потому, что последний сделан, а потому, что пропущен момент для него, иначе говоря за человека выбрала сама жизнь, и он потерял себя самого, свое «я».

Из сказанного ты видишь, чем мой взгляд на выбор существенно отличается от твоего, если вообще можно говорить о твоем, который тем и отличается от моего, что вовсе не допускает выбора. Минута выбора имеет для меня чрезвычайно серьезное значение, и не столько в силу строгого размышления о предметах выбора или в силу обилия мыслей, вызванных каждым из них, но в силу опасения, что в следующую минуту я буду уже не так свободен выбирать, поскольку успею уже пережить кое-что и это-то пережитое затормозит мне обратный путь к точке выбора. Если кто думает, что можно хоть на мгновение отрешиться от своей личности или возможно действительно приостановить жизнедеятельность личности, тот жестоко ошибается. Личность склоняется в ту или другую сторону еще раньше, чем выбор совершился фактически, и если человек откладывает его, выбор этот делается сам собою, помимо воли и сознания человека, под влиянием темных сил человеческой природы. Следствием же этого является то, что, когда человек решится наконец сделать запоздалый выбор (если только не успеет до этого времени обезличиться окончательно), оказывается, что самому выбору должна предшествовать масса переделок и поправок во внутреннем и внешнем образе жизни человека, а это часто сопряжено с большими затруднениями. В сказках говорится, что сирены очаровывали людей своей демонической музыкой и для избавления от этих чар очарованный должен был сыграть без ошибки ту же мелодию, но в обратном порядке, т. е. с конца. Способ мудреный, трудно выполнимый, но психологически верный, и ошибочно усвоенное можно удалить лишь подобным же образом — при малейшей ошибке волей-неволей приходится начинать сызнова. Вот отчего так важно сделать выбор, и сделать его вовремя. Ты, напротив, придерживаешься иного образа мыслей, и я знаю, что, воюя с человечеством, ты выставляешь против него не истинную сущность своей личности. Да, если бы задачей человеческой жизни было размышление, ты был бы близок к совершенству. Поясню примером. Имея в виду тебя, придется, конечно, взять смелые противоположности: или священник — или актер. Такова дилемма, и вот вся страстная энергия твоей натуры пробуждается, и сторукое размышление схватывается за мысль стать священником. Ты не знаешь покоя, думаешь об этом день и ночь, читаешь по этому предмету всевозможные сочинения, какие только можешь достать, ходишь по воскресеньям в церковь по три раза, заводишь знакомство со священниками, сам пишешь проповеди, произносишь их перед самим собою, умираешь на полгода для всего остального мира. Ну вот ты готов; теперь ты можешь говорить о том, что значит быть священником, с большим знанием и, по-видимому, даже с большей опытностью, нежели человек, сам пробывший в сане священника двадцать лет. Сталкиваясь со служителями алтаря, ты досадуешь, что они не обладают истинным красноречием. «Разве это истинное вдохновение? — говоришь ты. — Я ведь не священник, а в сравнении с ними вещал, как ангел с небеси». Может быть, оно так и есть на самом деле, а ты все-таки не решился стать священником. Теперь ты точно так же носишься с другой задачей, и твое увлечение искусством почти превосходит прежний твой проповеднический восторг. Но вот ты вполне подготовился к выбору. Можно, однако, быть уверенным, что у тебя-таки накопилось кое-что за время этой гигантской умственной работы, накопилась масса различных замечаний и наблюдений. В минуту выбора вся эта масса приходит в брожение и выдвигает новое «или — или»: юрист, а может быть, и адвокат? Теперь ты пропал! В то же мгновение ты настолько входишь в роль адвоката, что можешь доказать себе необходимость предпринять еще и третье испытание. Так проходит вся твоя жизнь. Тратя по полтора года на размышления, тратя по стольку душевных сил и энергии, ты не подвигаешься вперед ни на шаг. И вот нить твоих мыслей невольно обрывается, тобой овладевают нетерпение, страсть, ты рвешь и мечешь и продолжаешь: «или цирюльник, или счетчик в банке, — безразлично». Словом, нечего и изумляться, если слова «или — или» стали для тебя возмутительным соблазном, нелепостью, чем-то вроде рук железной девы, объятия которой были смертной казнью. Ты смотришь на людей свысока, насмехаешься над ними, а сам незаметно становишься тем, что больше всего презираешь, — универсальным критиком всех отраслей знания. Иногда я не могу смотреть на тебя без улыбки, и в то же время мне грустно, что твои поистине замечательные дарования расточаются так на ветер. Причиной то же самое противоречие, составляющее основу твоего существа; ты отлично сознаешь смешную сторону подобного положения, и горе тому, кто, разделяя твою участь, попадется тебе на зубок, а между тем вся разница между вами лишь в том, что тот человек, быть