Анастас Микоян. От Ильича до Ильича. Четыре эпохи – одна судьба - Стас Намин

Но зато он сделал другое предложение: и Елену Боннэр, и ее брата, 10-летнего Егора, он мог бы поселить у себя в доме и стать официальным опекуном обоих детей. Елена не оценила этого предложения, ответила в резком тоне, едва не нахамила и покинула дом Микояна. Между тем сам Микоян фактически рисковал жизнью, предлагая приют (то есть полную защиту) дочери и сыну изменников Родины.

Микоян списал выходку Елены на молодую горячность, и впоследствии они встретились еще раз. Анастас Микоян придерживался твердого правила: никогда не забывать своих друзей. Весной 1954 года, когда уже стали возможными процессы реабилитации, Микоян вызвал Елену Боннэр правительственной телеграммой и расспросил о судьбе родителей. К тому времени мать Боннэр уже отбыла срок (освобождена в январе 1946 года), но была поражена в правах, в частности, ей было запрещено жить в Ленинграде. После встречи Елены и Анастаса Микояна в том же 1954 году Руфь Боннэр была реабилитирована.

Эти события изложила сама Елена Боннэр в 1989 году. Они вошли в книгу ее мемуаров «Дочки-матери»[209].

ДОСЬЕ

«Из всей команды Микоян был самым активным, даже безрассудным, когда пытался помочь пострадавшим. <…> Иногда жертвам помогала жена Микояна, так что он лично мог оставаться в стороне. Как вспоминает его сын, когда вдова одного из военных “заговорщиков” Гамарника после его самоубийства была отправлена в ссылку, Ашхен по указанию Микояна отправилась на станцию, чтобы передать ей деньги на дорогу».

Шейла Фицпатрик. Команда Сталина.

Годы опасной жизни в советской политике.

М.: Издательство Института Гайдара, 2021.

5

В течение апреля и мая 1940 года в разных местах западной части СССР, в частности в Катынском лесу (Смоленская область), были расстреляны несколько тысяч польских военнослужащих – военнопленных, в основном офицеров[210]. Основанием для этих казней явилась записка Берии Сталину от 3 марта 1940 года[211], а также решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года[212]. В записке Берии указывалось, что польские военнопленные, «бывшие офицеры, чиновники, помещики, полицейские, жандармы, тюремщики, осадники (польские колонисты-переселенцы. – Прим. авт.) и разведчики», «являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти», и было предложено рассмотреть дела польских военнопленных в особом порядке с применением высшей меры наказания – расстрела. На записке Берии от 3 марта 1940 года имеются визы Сталина, Ворошилова, Молотова, Микояна и приписка: «Калинин “за”, Каганович “за”». Однако, согласно записям в журнале посещений Сталина, 3 марта Микоян не был в его кабинете. Он заходил к Сталину на следующий день, 4 марта, в два часа ночи, и пробыл у него 10 минут[213].

РЕКОНСТРУКЦИЯ

1940 год. 4 марта

Москва

Синий карандаш

За многие годы работы со Сталиным Микоян, как и другие члены Политбюро, так и не смог привыкнуть к неудобному распорядку. Вместе с Молотовым, Кагановичем и другими наркомами, членами ближнего круга, он ужинал у Сталина в Кунцеве два или три раза в неделю, иногда чаще. Сидели обычно до двух часов ночи, бывало – до четырех утра.

Решение Политбюро о принятии предложения рассмотреть дела некоторых польских военнопленных

в особом порядке, выписка из протокола № 13 заседания Политбюро ЦК ВКП(б)

от 5 марта 1940 г.

Докладная записка наркома внутренних дел СССР Л. П. Берии

И. В. Сталину, среди наложивших резолюцию видна подпись

А. И. Микояна

Сталин любил, когда его соратники пьют в его присутствии, ждал, когда под воздействием алкоголя у них развяжутся языки. Соратники это знали, опрокидывали рюмки без возражений, однако себя контролировали. После ужина Сталин бодрствовал до утра, ложился в пять, спал первую половину дня, вставал иногда в два часа, иногда и в семь вечера. К сожалению, соратники, «железные наркомы», не могли себе такого позволить: в любом случае им нужно было появляться на рабочих местах хотя бы в 11 утра[214].

Такие действия Сталина можно рассматривать как жестокий манипулятивный прием. Сам он спал весь день, начинал работать ближе к вечеру, а его товарищи в это время уже были измотаны множеством совещаний и переговоров. В девять часов вечера Сталин был бодр и свеж, а народные комиссары уже валились с ног. То есть народный комиссар и член Политбюро Микоян работал полный день с максимальной нагрузкой, но при этом знал, что важнейшие события дня ждут его поздним вечером, когда его призовет к себе выспавшийся и отдохнувший Сталин.

В таком режиме все члены Политбюро, включая Микояна, существовали уже много лет. Фактически Сталин работал в два раза меньше, чем другие члены Политбюро, но требовал от них в два раза больше, чем от самого себя. Измотанные недосыпом и хроническим переутомлением, «железные наркомы» зачастую просто не имели физических сил для адекватной оценки ситуации. Сталин делал вид, что работает на износ, а на деле берег себя, но принуждал к такой работе своих сподвижников.

В ночь с 3 на 4 марта, в два часа пополуночи, Микоян вошел в кабинет Сталина. Готовый документ уже лежал на столе, а рядом – синий карандаш.

Карандаши использовали все чиновники, все администраторы, все управленцы – от самого Сталина до секретаря низовой партийной организации. Микоян тоже больше любил карандаши. Перьевые ручки были менее удобны. С пера ручки в самый неподходящий момент могла упасть капля чернил, и тогда документ, испорченный кляксой, приходилось перепечатывать. С перьевой ручкой нужно было аккуратно обращаться, возиться с чернильницей и промокательной бумагой, поэтому использование карандашей самых ярких цветов – красного, синего, зеленого, черного – было повсеместной практикой на всех этажах управленческого аппарата.

Делопроизводство в Советской России оставляло желать лучшего. Сказывался низкий уровень грамотности новых чиновников – выходцев из рабоче-крестьянской среды. К каждому руководителю нужно было приставлять грамотного секретаря, способного составить документ без ошибок. Каждому секретарю требовались столь же грамотные машинистки, умеющие печатать документы быстро и тоже без ошибок. Машинописный лист, если в нем имелись ошибки, немедленно уничтожался, и машинистка изготавливала его заново. Все это происходило в ситуации непрерывной спешки, штурмовщины, работы в круглосуточном режиме, а с середины 30-х – и в обстановке страха за свою жизнь. «Чистописание», то есть умение пользоваться перьевыми ручками и чернилами, преподавалось в школах как отдельный предмет. Таким образом, карандаши спасали всех. Они были дешевы, с карандашом умел обращаться любой полуграмотный исполнитель.

Не следует думать, что Сталин использовал какие-то особые цветные карандаши для подписания «расстрельных» бумаг членами Политбюро или придавал значение цвету карандаша. Он брал тот карандаш, который был под рукой.

Сталин посмотрел на Микояна без выражения и показал на документ:

– Прочитай и скажи, что думаешь.

Микоян читал. Сталин ждал.

– Сколько их будет? – спросил Микоян.

– Около 20 тысяч, – ответил Сталин.

– То есть Берия хочет расстрелять 20 тысяч военнопленных?

Сталин криво улыбнулся, протянул