Преодоление искусства. Избранные тексты - Лазарь Маркович Лисицкий

ряд картин на исторические темы и в каждой нише – по одной скульптурной вещи, как «Один с сошкой – семеро с ложкой», «Социальная пирамида», «Негде куренка выгнать». В центре под аркой с одной стороны – макет 1905 года (баррикады на Пресне), на обороте – 1917 года (Взятие Зимнего дворца.)

По фризу идут портреты вождей народных восстаний и революционеров. На стендах второй части – темы Октября. На обороте арки над макетом взятия Зимнего – композиция «Международное значение Октябрьской революции» – образ рабочего, разбивающего цепи, охватывающие земной шар, с портретами Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина по бокам. Статуя Сталина компонована с постаментом, на котором – историческая клятва.

9. Отдел «Красная армия»

завершает павильон. Торцовая стена – тема «Я сын трудового народа». Звезда на фоне полуцилиндра. На звезде – три красноармейца: пехотинец, летчик, матрос. На полуцилиндре – парад на Красной площади, всё ради оружия, мощная техника. Аэропланы в небе летят (теневая проекция).

На стендах темы «В небе Кораблино» парашютисты – десант колхозников. «Рассказ об одном танке» – четверо братьев Михеевых. «Советский народ рождает героев» – 22-летний Герой Советского Союза колхозник Юдин. «Колхозы – крепость обороны», колхоз «Броненосец „Потёмкин“», где родился Матюшенко.

Национальный момент Красной Армии – подводная лодка с 9-ю национальностями. Все эти темы в виде фотомонтажей крупным планом в верхней части стенда и документации на нижнем триптихе.

Возможно, мы получим от Наркомата оборонной промышленности технические модели тех аэропланов, танков, подводных лодок с деталями в натуральную величину, которые мы видим на фото.

Под звездой выход обратно в аванзал. Над звездой под сводом полуцилиндр декорируется флагами всех родов оружия.

Посетитель уходит с представлением о том, что есть кому и чем защищать завоевания колхозного строя.

1938

Печатается по изданию: Канцедикас А., Яргина З. Эль Лисицкий. Фильм жизни. 1890–1941. В семи частях. М.: Новый Эрмитаж-один. 2004. С. 218–224.

[Интервью 19 февраля 1939 года

Записано Любовью Фейгельман][230] Машинопись. ГММ

Я встречался и даже работал с В. В. Маяковским в 1922–1923 годах в Берлине. Вспоминаются эти встречи так.

Я жил в Берлине, часто бывал в кафе-клубе Nollendorfplatz. В этом кафе собиралась передовая гл<авным> образом художественная русская интеллигенция по пятницам[231]. Здесь бывали Эренбург, художники и сменовеховцы, Толстой А<лексей>. Насколько жадно они относились ко всему советскому, показывает такой эпизод.

Когда приехал Есенин с Дункан и пришел в кафе, сидящие там запели Интернационал[232]. Тогда приезжали из Советской России многие. Мы услышали, что к нам прилетает Маяковский[233]. (это для него характерно – он пользовался самым новым способом передвижения).

Он остановился в отеле Zoo. Держал себя в Германии, как в СССР в агитпоездке. Куда бы его ни приглашали, всюду читал только свои агитстихи. По отношению к дореволюционным поэмам он держал себя как Лев Толстой, который в конце жизни отрицал свое художественное творчество.

Как-то в кафе сидели я, Эренбург (мы в тот период делали журнал «Вещь», в котором печатали Маяковского[234]), Альтман, Штернберг[235], Минский – приходит Маяковский – мы его сердечно принимаем – просим читать.

Он встает и читает нарочито только агитационные стихи: «Про Врангеля» и др.; т. к. публика была специфически литературной – хотелось слушать и «Облако», но он делал резкие отстраняющие все просьбы движения – отнекивался.

Но к концу, почувствовав контакт с аудиторией и видя, что она не враждебна тому, что он высказывал в стихах, Владимир Владимирович прочел «Флейту-позвоночник» – читал так виртуозно и сильно, как я потом никогда не слыхал.

Другой эпизод: в Берлине были русские студенты. Среди них были и дети эмигрантов, и из семей давно (еще до революции) приехавших. Они пригласили Маяковского выступить в своем клубе[236] Стихи его многим открыли глава, имели колоссальное воздействие. <Э>то был успех, трудно поддающийся описанию.

Маяковский мне сообщил, что Госиздат хочет издать его книжку. Тогда в Берлине было отделение Госиздата. Он обратился ко мне с предложением не возьмусь ли я как художник за ее оформление, он был, само собою разумеется, автором, Л. Ю. Брик – редактором.

Мы выбрали 13 стихов[237]. Назначение этой книги было чтец-декламатор[238]. Мне пришла мысль, чтоб быстрее находить стихотворение, применить принцип регистра (т. е. сделать алфавит). В. В. одобрил.

Обычно наши издания делались в больших типографиях. Главный техред Скапони[239] нашел для нас маленькую типографию. Он сказал: «т. к. это рискованное дело, работайте в маленькой – вас будут здесь слушаться».

Наборщик был немец. Он набирал механически. Я делал эскиз каждой страницы. Он думал, что мы сумасшедшие. Но за деньги там делали всё. В процессе работы всё руководство типографии и наборщик увлекались этой необыкновенной книжкой, и, понимая, что содержание так оригинально оформленной книги тоже должно быть необычайным, просили объяснить его. И я им переводил стихи.

Когда эта книга «Для голоса» вышла, ко мне обратились из Гутенбергского общества библиотеки, предлагая избрать <меня> членом его[240].

В ряде газет и журналов Германии и Франции были напечатаны фото этой книги[241]. В белогвардейском органе «Руль» была воспроизведена одна страница со стихотворением «Сволочи»[242].

В этом же кафе Nollendorfplatz был устроен вечер, посвященный обсуждению «Для голоса»[243]. Докладчиком был Шкловский. Вечер прошел весьма бурно. Да, нужно еще раз сказать, что ничьи выступления – ни людей типа Пильняка и Шкловского – не вызывали той реакции, как выступления Маяковского; он потрясал всех – и было в этой послевоенной агитпоездке чувство, что приезжал член Коминтерна – Владимир Маяковский.

Эль Лисицкий. Журнал «СССР на стройке».

«Днепрострой». Развороты. № 10. 1932

Из впечатлений, связанных с обстановкой этих пятниц, вспоминается выступление Андрея Белого против «Вещи» – он называл меня и Эренбурга «личинками антихриста»[244].

Как различен бывал во всех своих повадках Маяковский – «один на один» или в аудитории – чувствовал и убеждался неоднократно.

Вот он в гололедицу шествует с Л. Ю. Брик по Кузнецкому – шаги, движения. Я подумал – убрать улицу – и он предстанет иной, таким, каким он бывал в гостинице у себя в номере – непринужденным, мягким, стеснительным, скромным, свободным. Но стоило появиться еще посторонним лицам, как он съеживался, будто надевал маску. Считался с впечатлением от него людей. На выступлениях волновался. По натуре был нежен. После Берлина ему устроили вечер в Париже. У