Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

«Надо бы полегче, – корил он себя. – Погорячился…» Его не страшило, что они всё глубже и глубже забираются в тыл врага. Его начинало беспокоить другое: вдруг наступила весна. Даже ночью на дороге стало сыро, и валенки у них промокли.

Они шли лесом, потом полем, на котором во многих местах уже виднелись тёмные проталины, потом опять вошли в лес и, забравшись в глубине его в овраг, наломали жердей, еловых лап, сложили шалаш и, поев консервов с сухарями, повеселели.

Спали по очереди, и утреннее солнце, пробившееся сквозь верхушки деревьев, застало их уже на ногах.

Лабушкин, ходивший в разведку, рассказал, что движение по ближайшей дороге почти прекратилось и что он сейчас видел трёх связистов, подвешивавших провода.

– А тебя? – спросил Рябов.

– Что меня? – не понял Лабушкин.

– Тебя они тоже видели?

Лабушкин растянул в улыбке свой большой рот, многозначительно подмигнул:

– Что я, дурак, что ли!

– Ваня, вы скромничаете, – насмешливо проговорил Береговский.

Они разломали шалаш, забросали его снегом и тронулись в путь.

Скоро провода вывели их к посёлку, буквально кишевшему гитлеровцами.

Разведчики переглянулись. Лабушкин сдвинул шапку на затылок, подмигнул, и все улыбнулись ему.

– Настоящее змеиное гнездо, – сказал Габлиани.

– Доброе местечко, – в тон ему деловито поддакнул Койнов.

Они залегли на опушке леса и уж больше не спускали с посёлка жадных глаз в течение всего дня.

Было установлено следующее: в посёлке восемь жилых и пять нежилых, очень больших, построек, и все они заняты войсками. В новом, под зелёной крышей доме, по всем предположениям, должны были жить офицеры, поэтому каждый входивший в этот дом и выходивший оттуда человек брался разведчиками на специальный учёт. Посёлок имел очень сильную противовоздушную оборону. Насчитали десять зенитных пушек, установленных в специальных окопах. Очевидно, весть о том, что прошлой ночью на одну из деревень был совершён налёт и уничтожены автоцистерны с горючим, уже дошла и сюда: посёлок охранялся усиленным нарядом патрулей. Уточнили, что патрули, кружившие вокруг посёлка, встречаются через каждые пятнадцать минут и вновь расходятся.

Ровно в семнадцать ноль-ноль – Рябов засёк по часам – к крыльцу офицерского дома был подан легковой автомобиль, и минут пять спустя в него сели два офицера (Габлиани уверял, что это были генералы, Лабушкин назвал их полковниками) и укатили в направлении на северо-запад.

Полчаса спустя из того же дома вышли ещё два офицера (Лабушкин, сплюнув, сказал: «Оберы») и, пройдя весь посёлок, скрылись в воротах крайнего дома.

Дальнейшие события развивались так: оставив Габлиани, Койнова и Лабушкина на прежнем месте – они должны были в случае неудачи прикрывать отход, – Рябов и Береговский поползли к посёлку. Возле тропы, по которой кружили патрули, разведчики подождали, пока те прошли мимо них, потом стремительным броском пересекли тропу, перевалились через забор в огород, подобрались к дому.

На крыльце сидели двое, курили. Береговский прислушался.

– У нас очень хорошо шла торговля подержанными вещами, – неторопливо с сожалением рассказывал один. – У отца была довольно значительная прибыль. Во всяком случае у меня всегда было на что выпить кружку-другую пива в подвальчике фрау Генке.

– И ты думал, что это будет продолжаться вечность? – спросил другой. – Мы будем здесь добывать тебе подержанные вещи, а ты будешь, развалясь, попивать пиво в подвальчике фрау Генке? Добудь сам теперь. Во всяком случае я тебе гарантирую, что ты долго не увидишь ни подвальчика, ни краснорожей Генке, ни своей лавочки. – Он зевнул. – Пойдём лучше спать.

– Я боюсь, что офицеры скоро вернутся.

– Они придут не раньше утра или пока не нажрутся водки до икоты. Пойдём. Со мной ты не пропадёшь.

Бросив папироски, они поднялись и вошли в дом.

– Ну? – нетерпеливо прошипел Рябов, толкнув локтем Береговского.

– Офицеров дома нет. Пьянствуют. А эти холуи, – Береговский понял, что на крыльце сидели денщики, – пошли спать. – Он помолчал и добавил: – Лавочники, мародёры. – Он сказал это потому, что с лавочниками и мародёрами ему в случае чего было легче разделываться, чем с простыми рабочими парнями.

– Придётся ждать, – отозвался Рябов. – Только, как думаешь, где? Здесь или в дом пойдём?

– А что мы здесь будем зябнуть, – сказал Береговский. – Пойдём на квартиру. Потом офицеры могут с радости, что встретились с нами, шум поднять. Нехорошо. Мы же скромные люди.

– Я тоже так думаю. В доме будет меньше шума.

Они взошли на крыльцо, распахнули дверь. Денщики, только было устроившиеся на ночлег, вскочили с постелей, вытянулись во фронт.

– Скажи, какой почёт, – пробормотал Береговский.

Секунду спустя, сидя верхом на одном из денщиков, он видел, как Рябов уцепил другого за горло своими ручищами…

Они успели обшарить весь дом и собрать много всяких бумаг, когда на крыльце послышался топот.

На нетвёрдых ногах вошли в дом офицеры. Один ещё с крыльца стал звать денщика. А другой, идя за ним следом, икая, рассказывал:

– Этот старый идиот… смешон… как свинья… Он не говорит, а хрю… – и рассказчик хлопнулся на пол, простонал, затих…

Рябов лежал, давил всем своим могучим телом, крутил руки другому, совершенно обалдевшему от случившегося. Офицер не мог понять, что с ним происходит, а когда сообразил, во рту у него уже торчал плотно скрученный жгутом носовой платок. Его поставили на ноги, и кто-то не то участливо, не то насмешливо спросил на чистом немецком языке:

– Как вы себя чувствуете?

Другой, более грубый и, очевидно, совершенно не расположенный к сентиментам, вытолкнул связанного офицера за дверь. Вежливый по-хозяйски запер её на замок, а ключ забросил в сугроб.

Была тёплая, пахнущая мягким весенним ветром звёздная ночь. Береговский, шедший сзади Рябова, бережно поддерживал пленного.

Они выбрались из посёлка тем же путём, через огород, и, полежав возле патрульной тропы, убедившись, что на ней никого сейчас нет, уползли в лес.

Рассвет застал их в пути. Они бы шли и днём, но офицер до того устал, что Койнов даже предложил нести его по очереди на плечах. К тому же на их пути властно и некстати встала весна. Овраги разлились, дороги подтаяли, в поле появились плешины голой земли, и им, в белых маскхалатах, в промокших тяжёлых валенках, некуда было деться, даже негде было передохнуть. А до переднего края, до того места, где их ждали свои, где они могли пройти к своим, оставалось ещё около двадцати километров.

4

Промокшие, настороженные, с ввалившимися, поросшими щетиной щеками, хмурые и чуткие к малейшему шороху, они сидели в лесу, обложившись валежником, готовые в любую минуту вступить в смертельную схватку с врагом.

А время шло. Солнце уже перевалило за полдень. Офицера, похищенного ими,