Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

– Сравнил! – воскликнул Лабушкин. – Вот уж сравнил! – И они начали спорить.

Они всегда спорили. Мне казалось, что стоило им увидеть друг друга, как каждый из них сразу же начинал ломать голову: о чём бы поспорить.

– Всякому свое, – заметил Койнов, прислушиваясь к их разговору. – По мне, так лучше нашей тайги, кажется, и нет ничего.

Койнов, этот добрый рассудительный таёжный охотник, был много старше каждого из нас, и с ним всегда было легко и приятно разговаривать. Где-то в Сибири у него остались жена и пятеро детей. Воевал он с сорок первого года, был трижды ранен, награждён двумя медалями «За отвагу» и орденом Славы III степени.

Мы тоже все воевали и тоже имели награды. Но больше всех имел наград Габлиани. Это был храбрый солдат: он всегда шёл впереди.

– А по мне, хоть провались они, все эти горы, – сказал Лабушкин и сплюнул. – Я одним этим перевалом сыт. До самого неба долезли, а замёрзли там хуже, чем на Северном полюсе.

В это время нашему полку приказали срочно грузиться в машины. Они поджидали нас в соседнем проулке между садами. Надо было двигаться вперёд, к перевалу, где засели фашисты, перегородив дорогу. Вся армия двигалась на этот перевал, и нашему полку было приказано к утру сделать дорогу свободной.

– Теперь мы согреемся, – сказал Лабушкин.

Машины друг за дружкой выезжали на автостраду и сворачивали в сторону гор. Всюду было полно войск, но нам уступали дорогу. Мы ехали довольно быстро и скоро начали брать подъём: долина со своими виноградниками и садами осталась позади.

Некоторое время машины мчались вдоль ущелья. Потом дорога круто вынесла нас вверх, неожиданно повернула в обратную сторону, только всё неуклонно вверх и вверх, и снова мы увидели зелёную долину, лежавшую теперь далеко внизу. Проехали немного и опять свернули в ущелье. Никаких войск, кроме нас, на дороге уже не было. Бурые отвесные горы всё теснее и теснее обступали нас. Стало сумрачнее и холоднее.

Наконец машины остановились. Тут нас поджидали разведчики: их отправили сюда ещё утром. Они сказали, что дальше ехать нельзя: впереди завал, за которым начинается оборона фашистов.

Командир полка, приехавший с нашей ротой автоматчиков, поставил задачу: мы должны пройти к гитлеровцам в тыл, то есть сделать то, на что они совсем не рассчитывают, так как знают, что кругом на десятки километров громоздятся непроходимые горы.

– Они думают, – сказал полковник, – что если горы вообще непроходимы, так они непроходимы и для нас. А тут уже побывал Суворов со своими солдатами, и он не зря сказал тогда: «Где олень пройдёт, там и солдат пройдёт. А где олень не пройдёт, и там русский солдат пройдёт». Вы ведь знаете, товарищи, как тогда прошли его солдаты через Альпы.

Мы знали, но всё-таки нервничали – первый раз участвовали в такой операции.

Ниже дороги, по тропе, можно было незаметно подойти к тому месту, где засели фашисты. Разведчики побывали там. На тропу нужно было спуститься, обвязавшись канатом.

Первым спустился Габлиани.

– Осторожнее, слушай, – немного побледнев, сказал он Лабушкину, державшему канат ближе всех к пропасти. Береговский лёг животом на камни и стал следить, как идёт дело. Мы осторожно отпускали канат до тех пор, пока он не обвис в наших руках.

– Всё, – сказал Береговский, вставая и отряхиваясь. Он не спеша выбил трубочку, заботливо спрятал её в карман и стал дожидаться, когда мы выберем канат обратно.

– Потом спустите Лабушкина, – сказал он. – Слышишь, Лабушкин? Ты только не смотри вниз. Спускайся так, будто лезешь с сеновала.

– Ладно, ладно, – отозвался Лабушкин. – В степи тебе не пришлось бы спускаться на верёвке в какую-то дыру.

Когда я встал ногами на тропу, отвязал от пояса канат и вытер рукавом вспотевший лоб, рядом с собой я увидел Лабушкина и Габлиани. Лабушкин доказывал, что на свете было бы гораздо веселее и удобнее жить, если бы не было никаких гор.

– Что ты понимаешь! – возмутился Габлиани.

Тропа была узкая. На ней даже вдвоём было бы трудно разойтись. Справа поднималась отвесная стена, слева была тёмная пропасть. Где-то в глубине этой холодной узкой щели беспокойно и глухо ревела река.

– Хорошее местечко, чёрт бы его побрал, – проговорил Береговский, когда мы тронулись, – нечего сказать, хорошее местечко.

Мы все жались к стене, боясь взглянуть влево. Только Габлиани посвистывал как ни в чём не бывало. Здесь ему было, кажется, не хуже, чем в долине. А мы почувствовали себя в безопасности, лишь когда вышли на площадку, где росли огромные лиственницы.

Фашисты были теперь прямо над нашими головами. Они и не подозревали, что здесь можно подойти к ним так близко: этот участок у них совсем не просматривался, и из дотов не раздалось ни звука.

Мы свернули в сторону и пошли меж толстых шершавых стволов деревьев, километра через три начался песчаный склон, кое-где поросший кустарником. Мелкие камешки и песок, шурша, посыпались из-под наших подошв.

Взбираться по склону было не трудно и не страшно, только дышать стало немного тяжелее. Но склон скоро кончился. Габлиани уже взбирался на отвесную скалу, преградившую нам путь, и все, задрав головы, смотрели, как он медленно лезет всё выше и выше, с уступа на уступ, иногда замирая и осторожно нащупывая руками, за что уцепиться.

К его поясу был привязан канат. Взобравшись на склон, Габлиани втащил за собой Лабушкина.

Дальше пошло быстрее.

У Габлиани руки были разодраны в кровь и, наверное, очень болели, потому что он всё морщился и держал их немного на отлёте, растопырив пальцы. Койнов, наш санинструктор, смазывал руки Габлиани йодом и накладывал повязку.

Я посмотрел вниз. Огромные лиственницы, под которыми мы недавно проходили, теперь были величиной со спичку. У меня стала кружиться голова, и я поскорее отвернулся.

Лучше было смотреть вперёд.

Со скалы было далеко видно вокруг. Впереди лежали снега. Было ветрено, и хотя солнце по-прежнему ярко светило с высокого синего неба, стало намного холоднее.

Мы обвязались канатами и долго шагали по снегу, ослепительно сверкавшему вокруг. А дорогу нам то и дело преграждали прозрачные ручьи и глубокие расщелины в голубоватом искристом льду.

Уже начинало смеркаться, когда мы прилегли на снег отдохнуть и поесть сухарей, которые были у нас в карманах.

– Я знаю, как делать из сухарей пирожное, – сказал Береговский. – Надо смочить сухарь тёплой водой, потом намазать сливочным маслом, густо посыпать сахарным песком – и готово. Помнишь, Койнов?

Койнов кивнул, с хрустом грызя сухарь. Потом сказал, оглядываясь:

– Оленю-то сюда, однако,