Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

– Вы её покажете на всю её мощь, – сказал клетчатый платок, дружески беря Луку за локоть.

– Уйди, – сказал Лука, оттолкнув его, и полез на танк.

Клетчатый платок забрался вслед за ним.

Лука спросил:

– Куда выезжать?

– За ворота налево. Там ждёт комиссия.

– А направо что будет, фронт?

– Ты не дури, не дури! – тревожно поглядывая на него, закричал клетчатый платок.

Лука нехорошо засмеялся ему в лицо.

– Анохин, друг, – сказал он, нагнувшись, – поехали! Знаешь, куда ехать?

Анохин кивнул головой.

Клетчатый платок торчал над танком, высунувшись из люка.

Машина, сыто урча, вышла за ворота и… круто свернула направо.

– Куда? – закричал клетчатый платок, нагибаясь. – Спутали! Назад!

Лука взял его за шиворот и подтянул к себе.

– Старый щенок! – сказал он и ударил наотмашь свободной рукой.

Клетчатый платок взвизгнул. Ему, наверное, показалось, что его очень долго бьют, хотя Лука ударил только один раз и стукнул затылком о замок орудия. Вырвав пистолет, Лука вытащил человечка наружу и захлопнул люк.

– Газуй! – крикнул он Анохину.

Машина резко прыгнула вперёд.

– Спокойнее! – крикнул Лука.

Клетчатый платок цеплялся за броню, плача и визжа. Лука, высунувшись, поглядел на него, засмеялся.

– Тряхни! – крикнул он Анохину.

Анохин круто рванул машину вправо, потом выровнял, и клетчатый платок ссыпался с брони на дорогу, словно его сдуло ветром, тем самым ветром, который ударил Луку по лицу, когда он высунулся из машины. Лука расправил плечи и вздохнул, и рот сразу стал полон ветра, такого ощутимого, плотного и свежего!

Лука спрыгнул в машину и поглядел на спидометр. Стрелка тряслась за цифрой «шестьдесят».

– Хорошо, – сказал Лука и показал Анохину на телеграфные столбы. – Ударь, друг!

Перевалив через кювет, машина ударила лбом по телеграфному столбу. Столб свалился, порвав все провода, а они опять вылетели на дорогу. Снег, смешанный с грязью, жижей валил из-под гусениц. Стрелка спидометра опять затряслась за цифрой «шестьдесят».

Они нагоняли обоз. Сперва эти шесть военных фургонов были маленькими, и казалось, что танк стоит на месте, лихорадочно дрожа и встряхиваясь, а шесть военных фашистских фургонов летят ему навстречу задом наперёд, всё увеличиваясь и увеличиваясь на серой дороге. Солдаты, правившие лошадьми, услышав рёв танка, стали сворачивать в сторону.

– Ударь, друг! – крикнул Лука и зажмурился.

И сейчас же машина качнулась. Что-то взвыло, затрещало под гусеницами…

Лука открыл глаза, когда рёв мотора стал однотонно, с какой-то свободной облегчённостью нарастать снова…

До фронта, по мнению Луки, оставалось не больше восьмидесяти километров.

На дороге показалась легковая машина. Сбоку, над крылом, развевался эсэсовский флажок. Машина шла навстречу танку.

Нагнувшись к Анохину, Лука крикнул:

– Ударь, друг!

Танк шёл правой стороной, как бы уступая дорогу легковой машине. Вдруг он вывернул на середину. Мелькнул радиатор, искажённое лица шофёра-солдата, рядом с ним – выхоленное, надменное, старческое, в высокой офицерской фуражке – и всё это исчезло под танком. Он только приподнялся разъярённым медведем, подминая под себя машину, и, опять упав на лапы, будто сразу забыв о ней, полетел по дороге, ревя и разбрызгивая грязь. Страшен он был и неукротим.

Остроконечные крыши немецкого городка давно виднелись на горизонте, темнея на сизом мартовском небе наподобие огромной гребёнки с выломанными зубьями. Танк свернул в сторону и обогнул городок по грядам. Его появлению в предместьях прифронтового городка не придали никакого значения. Это было на тридцатой минуте его бега. Но, выезжая на дорогу, «тридцатьчетвёрка» встретилась с грузовиком, на котором сидели гитлеровские солдаты; на животах у них висели чёрные автоматы, и они держали руки на автоматах, как на перекладинах. Танк сшибся с грузовиком в лоб и немного задержался, чтобы совсем разделаться с ним. Грузовик был тяжёл. Он медленно рушился набок, вываливая из кузова зелёных, как лягушки, фашистов.

А на сороковой минуте Лука и Анохин увидели пушку. Она караулила их под деревом. Около неё суетилась прислуга, разворачивая её навстречу ревущей машине.

– Теперь всё, – спокойно сказал Лука. – Теперь нам не проскочить. – И крикнул Анохину: – Давай прямо, друг!

Танк, ревя, перекинулся через кювет. Но, прежде чем он сел на пушку, раздался её выстрел. Подмяв пушку вместе с расчётом под себя, судорожно задрожав, танк замер, вздыбившись, и успокоился.

И возникла большая тишина. Пахло маслом, жжёной резиной, гарью.

– Открывай нижний люк, – нетерпеливо сказал Лука, тормоша Анохина. – Слышишь ты меня, открывай!

Анохин виновато улыбнулся и покачал головой. Было очень приятно сидеть в тишине. В ушах что-то звенело, очень тонко и нежно, как серебряные колокольчики, которые иногда слышатся в широком поле над спеющими хлебами в знойный июльский полдень. Или так звенят жаворонки в жарком сизом небе? Или цикады в траве?.. Но Лука толкнул его к люку, и они оба выбрались из танка.

На следующий день все рабочие завода, с которого Лука Горячев и Анохин угнали отремонтированный танк, были выстроены по приказу коменданта во дворе. Перед ними в грязи валялись две пары ботинок, две куртки, две рубахи, двое штанов.

– Двое русских вчера попытались убежать на танке, – сказал комендант рабочим. – Наши артиллеристы подбили их на первом же километре, как самых последних собак. Вот их одежда, – он презрительно скривил губы, – вам она, наверное, знакома.

Тряпье, валявшееся в грязи, было действительно знакомо рабочим: это были костюмы двух бедняг голландцев, умерших от голода.

Танкисты были в комбинезонах.

Солдат Каширин

Мы третьи сутки шли по следам врага. Он уходил стремительно. Было очень снежно, и нам то и дело попадались брошенные велосипеды, мотоциклы, тяжёлые фургоны и огромные, безнадёжно застрявшие в сугробах грузовики. В уцелевших деревнях нас встречали измученные неволей, но ликующие жители. Однажды они привели к нам двух испуганных фашистов-факельщиков. Этим фашистам было поручено остаться и поджечь деревню, а осмелевшие бабы сообща обезоружили их, связали и два дня держали в погребе. Бабы сдали нам также два факела и три пустые канистры как вещественные доказательства.

– А бензин, – сказали они, – мы разлили по лампам.

Стоял январь, всё время шёл снег, дороги замело, и нам было очень трудно тащить волокуши со станковыми пулемётами. И только самый сильный солдат нашей роты Каширин не жаловался на усталость.

В деревне, где колхозницы сдали нам пленных гитлеровцев, мы остановились на ночлег. Вечером ко мне пришёл Каширин и попросил отпустить его в соседнюю деревню. До неё было всего шесть километров. Там жила семья Каширина – жена, мать и сын. Я знал, что Каширин уже идёт по родным местам, но не предполагал, что деревня его