Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын

В 1975 г. А.Д. Сахарову была присуждена Нобелевская премия мира, что ожидаемо вызвало резко негативную реакцию в СССР. В октябре того же года ученый дал интервью первой программе телевидения ФРГ, в рамках которого западногерманский журналист Ф. Альт сравнил реакцию официальных кругов СССР на вручение премии Сахарову с «реакцией национал-социалистов в 1935 г.» на присуждение Нобелевской премии мира германскому публицисту К. фон Осецкому, который был брошен гитлеровцами в концлагерь. Альт заявил, что «опасливые деятели режима, кажущегося сильным, боятся великих идей. Как в 1935 г., так и в 1975 г.»[1165]. Такие заявления были вызывающими, так как германский журналист открыто поставил на одну доску нацистский режим и СССР. За свою деятельность Сахаров в 1980 г. был лишен званий Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинской и Ленинской премий, всех государственных наград и отправлен в ссылку в Горький, где находился до конца 1986 г.

Опасным для советской системы проявлением массового сознания в СССР было усиление националистических проявлений. Власти связывали это с «обострением идеологической борьбы» и выражали тревогу по поводу существования националистической оппозиции, которая имела большое интеллектуальное влияние на соответствующие этносы. В середине 1970-х гг. КГБ сообщал об усилении националистических настроений среди молодежи в «нерусских» регионах СССР (под лозунгом борьбы против «политики русификации»). В частности, активизировались украинские националисты, идеи которых распространялись не только в их «традиционном» ареале (на Западной Украине), но и в Киеве. Фиксировались проявления армянского национализма[1166] (на практике они воплотились в серии терактов в Москве в 1977 г.). Западные советологи сделали вывод о «неспокойствии среди нерусских народов»[1167]. С конца 1970-х гг. произошло расширение и русского национального движения[1168] (как писал К.Н. Брутенц, у части людей «прежний идеологический гипноз… уступил место державным привязанностям»[1169]).

В начале 1980-х гг. межэтнические противоречия кое-где начали переходить в «горячую» фазу. Так, в 1981 гг. произошли антимилицейские беспорядки с этноконфликтным оттенком в Орджоникидзе[1170], где обострялся осетино-ингушский конфликт, спровоцированный нерешенными вопросами, вызванным перекройкой региональных границ в 1940-х и 1950-х гг.

Национальный вопрос в СССР ожидаемо нашел свое отражение в западной пропаганде. Так, в 1978 гг., она сообщала о «демонстрациях в городах Грузии, Эстонии и Азербайджана… во время обсуждения конституций союзных республик (в связи с вопросами об обязательном изучении русского языка)»[1171]. Такие события действительно имели место в Грузии в апреле 1978 г., достигнув результата — формулировка в конституции ГССР была изменена в сторону снижения статуса русского языка.

Тем не менее в рассматриваемый период национальные противоречия в СССР еще не стали угрозой для стабильности государства. В. Заславский писал, что «подлинный национализм и сепаратизм поддерживают некоторые группы нового среднего класса, однако значительная часть нерусских специалистов принимает и поддерживает советскую систему. Националистическая идеология почти не пользуется поддержкой среди рабочих»[1172]. Тем не менее эксцессы на национальной почве поднимали вопрос — насколько действительно существовал в СССР «советский народ». П. Вайль и А. Генис считали, что «на этот вопрос ответить… было нечего»[1173]. События 1980-х и 1990-х гг. еще раз доказали, что до сближения и формирования единой «советской нации» было еще очень далеко. В стране произошел резкий всплеск межэтнических конфликтов и сепаратистских движений.

В религиозной сфере, с одной стороны, действительно, как утверждали советские идеологи, «в СССР были подорваны социальные корни религии», и «атеизм стал неотъемлемой частью духовного облика советских людей»[1174]. Значительная часть населения страны, особенно городского, оставалась нерелигиозной. Социальная база религии была основательно подорвана еще в 1920-х и 1930-х гг., когда началось безрелигиозное (впоследствии — антирелигиозное) воспитание молодого поколения. Затем ушло верующее поколение (те самые «старики и старухи», на которых как на последних носителей религиозного сознания указывал руководитель советских «воинствующих безбожников» Е. Ярославский), и атеистическое воспитание перешло также на уровень семьи.

С другой стороны, западные политологи сделали вывод, что с середины 1960-х гг. в СССР и большинстве восточноевропейских стран произошел подъем религиозности населения[1175]. Советские идеологи, в свою очередь, признавали, что «под влиянием религиозных организаций находится еще известное число людей». Было выявлено «значительное влияние религии на детей и юношество» и приспособление религиозных организаций «к изменившейся обстановке». Так, в середине 1970-х гг. партийные власти Москвы сообщали, что «значительное количество людей справляет религиозные обряды и праздники» — например, за 9 месяцев 1974 г. крестили детей 20 350 семей горожан[1176]. В Латвии было развернуто подпольное издание Библии (по западным оценкам, было выпущено 30 тыс. экз.)[1177]. В адрес властей поступали жалобы от верующих на усиленное налогообложение и закрытие церквей, которые сами по себе содержали несогласие с советской атеистической политикой и фактически имели характер протеста в адрес советской идеологической системы[1178]. Традиционно высокой все годы советской власти оставалась религиозность населения в Средней Азии, Прибалтике, на Кавказе и Западной Украине.

Советские граждане интересовались вопросами деятельности религиозных организаций. Так, в 1978 г. москвичи задавали властями вопросы: «Какие незарегистрированные секты действуют в Москве»; «Есть ли гарантии контроля государством «идеологической деятельности» церкви в условиях ее отделения в СССР от государства? Кроме того, интерес вызывали и отдельные аспекты религиозных учений — например, «есть ли в Библии предсказания реальных событий, имеющих место в наши дни»[1179].

В период перестройки в СССР произошло возрождение религии (его степень варьировалась в зависимости от региона). П. Вайль и А. Генис обратили внимание на поразительную стремительность того, как «советское общество, оставив Марс в покое, вернулось к религиозным темам»[1180] уже в конце 1980-х гг. Действительно, несмотря на многие десятилетия жесткой и даже временами жестокой борьбы с религией, она оставалась жить в сознании (или «подсознании») населения СССР. Властям не удалось тотально внедрить антирелигиозное, «научное мышление», которое было одной из характеристик «развитого социализма» и «социалистического образа жизни».

Таким образом, концепция «развитого социализма» и другие советские идеологические искания не смогли повлиять позитивным для власти образом на массовое сознание в СССР. Показатели массового сознания граждан страны демонстрируют, что «аванс доверия», полученный властью от народа в середине 1960-х гг., не был оправдан. В 1970-е гг. у населения нарастало разочарование ситуацией в стране, став явным в первой половине 1980-х гг.[1181], в связи с чем нарастали «несистемные» тенденции в социуме. Кроме того, представители власти занимались «лакировкой» ситуации. Контроль за массовым сознанием становится все менее эффективным[1182]. А.В. Чернявский сделал вывод, что в целом общественное мнение в