Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

25/VI. С. Г. Петрашкевич сказал как-то в разговоре о Ремизове, с которым был вместе в ссылке в Вологде113, что человек узнает свой стиль (только не каждый, конечно) и затем уж сознательно действует в этом стиле, подгоняя по возможности все поступки под него.

Отчасти это верно, но отчасти бывает и то, что человек, увидя, какое впечатление он произвел на других, действует уже в этом направлении. С одними – он показывает себя сухим эгоистом, с другими – доброй душой, с третьими – явлением необыкновенным, с четвертыми – полным жизни и радости энтузиастом, с пятыми – разочарованным меланхоликом, и т. п. Я, по крайней мере, действую так, и, главное, часто совершенно помимо моей воли (вначале хоть): само как-то так выходит, и я действительно разный человек с разными людьми, в большинстве случаев совершенно искренно. Очевидно, это происходит оттого, что по случайному настроению моему при первой встрече люди составляют уже обо мне известное суждение, с которым впоследствии и подходят ко мне и на которое я отвечаю тем же. Если же человек слабее меня, то, узнав, за что он меня принимает, я просто играю роль, дурака валяю.

Отчасти это было вчера и с доброй душой С. П. Петрашкевич, перед которой я показывала себя человеком немного необыкновенным, много пережившим и перевидевшим. Я говорила без умолку и рассказывала многое, о чем можно бы и помолчать было.

Видно, и впрямь «давно не говорила», как она объяснила мое замечание о том, что я чересчур уж разболталась.

После обеда. Хорошие произведения имеют ту особенность, что чем больше проходит времени после знакомства с ними и чем больше вспоминаешь их, тем больше они нравятся и тем больше открываешь в них достоинств.

Так, «Огненный ангел» с каждым днем приобретает мои новые симпатии, и я охотно прочла бы еще что-нибудь в таком роде, а за «Пруд» Ремизова114 как-то не хочется и браться!

26/VI. Должно быть, все Буличи народ не талантливый. Автор «Сумарокова»115, как и наш Сергей Константинович, куда как скучен! В особенности после того, как я прочла несколько старомодную, но все же интересную и даже довольно талантливую книжку Стоюнина о Сумарокове116. К сожалению, не помню, кто из них первый по времени: если Булич, то заслуги за ним должно признать, т. к. тогда надо полагать, что Стоюнин очень многое у него заимствовал и самостоятельного исследования не дал, но изложил гораздо талантливее.

А Ремизова и «Пруд» скука! Начала его сегодня читать.

И что это за род литературы, не могу понять. Неужели такие лоскутки могут кого-нибудь удовлетворять? Художники уже отстали от лохматой, растрепанной живописи, пора бы и писателям.

Хотя и говорится, что истинный художник творит для себя, но этими словами вовсе не отрицается, что он должен и для себя хорошо обдумывать и еще лучше выполнять; тут же ничего подобного не чувствуется.

А считают его талантливым, и есть даже у него поклонники – Гусаков, например, сильно защищал его у меня. Не понимаю!

Ну, может, дальше и попадется что-нибудь лучшее, а пока – скука.

Жаль. Ремизов понравился мне у Шляпкина, и я надеялась на большее у него.

Позже. Перед отъездом на дачу мечтала о том, что примусь здесь за драму. Нет! С драмой еще нужно погодить: два месяца слишком незначительный срок, за это время только-только обдумать можно, а написать?!..

Приходится ждать окончания Курсов, тогда буду наконец свободна! Тогда исполню две мечты: куплю Шекспира, венгеровского, и засяду за драму.

В добрый бы час!

28/VI. Как все-таки во «Всякой всячине»117 чувствуется рука и душа женщины, умной, светской, гуманной, привыкшей милостиво царствовать! Если во время Булича еще не был известен настоящий автор и направитель ее, – по ее общему тону он мог бы угадать его, тем более что он уже дошел до предположения, что она возникла в небольшом кругу светских, может быть, и придворных людей.

Особая, женская печать лежит на «Всякой всячине», и эта черта важна и любопытна. Женская душа отмечает не то, что мужская, обращает внимание на другие черты и стороны жизни, по-другому подходит к вещам, поэтому участие женщины с этой стороны не только важно, но необходимо как в литературе, так и в науке. Благодаря особенностям своей психической организации она может обратить внимание на новую сторону мира и по-новому осветить ее.

Со временем женщина непременно дорастет до этого.

29/VI. Однажды Данилов передал нам рассказ одного из сектантов, кажется, бывшего у Легкопытова или еще кого-то из хлыстов, уж не упомню, о впечатлении, вынесенном им из их беседы:

– Говорил он, говорил, понимаете, целых полчаса прошло, и что дальше, то все громче, так что у меня звон в ушах пошел и я уж слова понимать перестал. Через полчаса спрашивает: «Понял?» – «Ничего, говорю, не понял». – «Ну, значит, мало!» – Еще полчаса прошло. – «Теперь понял?» – спрашивает опять. – «Да как будто что-то начинаю понимать», – отвечаю. – «Ладно, говорит, слушай еще». – И что ж вы думаете, что дальше он говорил, то больше я его понимал, и слов как будто и не мог повторить потом, а нутром все понял.

То же, по всей вероятности, происходит и при чтении романов Ремизова: в «Часах» я еще ничего не понимала; в «Пруде» начала уже смутно докапываться до какой-то души автора, до его внутреннего мира, и тоже не через слова и образы, а нутром; в третьем произведении, если я его прочту, я, надо надеяться, буду уже вполне понимать то, что понимает Ремизов и о чем он нам говорит, благо во мне есть религиозное ощущение, по словам Данилова, ставящего его как conditio sine qua non118 для понимания Легкопытова и tutti quanti119…

Что же поняла я у Ремизова и ему подобных импрессионистов? (кажется, так называется этот толк в литературе).

Мало! и если я навру здесь в объяснении их, у меня будет только одно оправдание: Данилов ошибся, отыскав во мне способность к нутреному пониманию, и одно утешение: они меня не услышат и не придут в ужас от той ереси, которую я буду нести на их счет. К тому же – es irrt der Mensch, solang er strebt120, а я всей душой стремлюсь к познанию их.

Центр тяжести творчества Ремизова состоит в перенесении всего мира, со всей его органической и неорганической природой, в душу человека, героя, одного