Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин

– Ты скажи определенно, как попал в армию, добровольно или по мобилизации[?]

– Считаю, что по мобилизации, так как все равно я был мобилизован бы, и из двух зол выбрал меньшее.

Лабутин восклицал в сердцах:

Товарищи, можно ли считать такой поступок добровольством? Почему комиссия в этот поступок заключает содержание, которое клеймится всей советской общественностью? Совершенно искренне заявляю, я никогда не хотел, не думал быть добровольцем и не был им. В колчаковской армии я не числился добровольцем.

И снова:

Товарищи! Если бы я был действительно добровольцем, разве Дзандаров-подпольщик сказал бы мне о существовании подпольной организации? Разве подпольщик стал бы рекомендовать колчаковского добровольца в партию? Это как-то не вяжется.

В ячейке хватало желающих ручаться за ответчика. «Я знал раньше, в 1917 году, Лабутина как сочувствовавшего советской власти», – замолвил свое слово первый выступающий. Второй ручался за правдивость автобиографии друга: «Т. Лабутин здесь все рассказывал, по-моему, правильно, т. к. то же самое рассказывал мне в 1920 году. Он был хорошим организатором у нас на рабфаке, во всех делах. Свою автобиографию он рассказывал и при вступлении в партию <…>». А вот третий выступающий, тов. Головкин, ответчику не верил: «Лабутин хотя и говорит, что его знали видные коммунисты, но это не факт. Лабутин не хочет сказать, какие были беспорядки в Омске, а там было много интересного. Теперь он рассказывает о своей работе шофером. Видите ли, ему там помогали вытаскивать автомобиль офицеры. Он просто их приспешник <…>». Матвеев тоже был полон сомнений: «Тут не увязывается факт, что вот он служил и учился в школе. Туда белые брали только надежных ребят. И после он продолжал им служить. Только тогда, когда белых приперли, он стал ярым большевиком. Я считаю, что здесь дело очень серьезное и его надо вскрыть, и таких коммунистов нам в партии не нужно». Гребнев совсем не жалел Лабутина: «Здесь не понятно, что он здесь не помнит тех боев, которые были под Перьмой [так! – И. Х.]. Несомненно, он там возил офицеров на фронт. Мне кажется, он здесь говорил совершенно неоткровенно. Так же те случаи, которые были и в Омске. Ему как большевику в те времена нужно было бы это знать. Мне думается, что он в большевистской организации никогда не был». И обратился к ответчику напрямик: «Тебе надо здесь говорить откровенно. Если бы ты имел большевистскую закалку, то бы давно от белых бежал, а у тебя не было ни одной попытки к этому».

Лабутин оправдывался:

Передо мной встал вопрос: или идти с винтовкой в руках на фронт или быть подальше в тылу, вот почему я ушел в эту школу. Теперь здесь многие напирали, что я ушел к Колчаку добровольно. Говорю, что был молод, и не было хороших советчиков, и я сам (сообразил), что лучше удержаться за руль, чем за винтовку. Я в то время был только учеником большевистской организации. <…> Теперь совершенно откровенно говорю, что я говорю здесь одну правду, так как знаю, перед кем отчитываюсь.

Последние говорящие дезавуировали фактическую базу автобиографии Лабутина. Оспаривались в основном биографические детали, разговор не доходил до оценки личных качеств коммуниста, его характера и уровня сознательности. Гораздо более тонким вопросом была искренность обращения к большевизму – тут дело было в намерениях, внутреннем состоянии души, не столько в фактах, сколько в их толковании.

После прихода Красной армии Лабутин был переброшен как слесарь в мастерские депо, а оттуда послан учиться на томский рабфак. Во время генеральной чистки 1921 года, вспоминал он с ужасом, «я подал об уходе из партии. Это были легкомысленные убеждения». В ячейке отмечали: «Выход из партии мотивировал по семейным обстоятельствам, но явности в этом вопросе нет, так как вышел в 1921 году во время введения нэп <…>». Нельзя было отмахнуться от подозрения, что Лабутин отдал тогда партбилет, потому что время было напряженное, и многие побросали билеты, выйдя из партии.

– Не влияли ли другие вопросы о твоем выходе из партии[?]

– Только экономические. <…>

– Не совпало ли твое первое выбытие из партии с набором коммунистов против белогвардейских банд[?]

– Нет, этот набор шел после.

Лабутин настаивал: «Выход из партии в 1921 году не объясняется колебаниями. Мой политический уровень был слаб, только экономические условия заставили меня это сделать». С его точки зрения, вопрос был исчерпан: «Этот поступок обсуждался в 1923 году при моем [повторном] вступлении в партию. Обсуждался в 1925 году, при переводе из кандидата в члены. Обсуждался при проверке партии в 1924 году. Губернская контрольная комиссия меня оставила в партии». Гребнев, однако, не был готов выпустить жертву: «Вообще надо сказать, что ты не стойкий коммунист, это именно 1921 год, когда многие колеблющие[ся] ушли из партии. Также взять вопрос с оппозицией: и здесь были колебания. Поэтому он в партии находится не крепко». Курочкин тоже издевался: «По-моему, здесь Лабутин при вступлении в военную школу преследовал цель, что „где больше, то туда и он“. Тоже и с оппозицией – где больше, туда и он. Вот какой он „большевик“».

Последние выступающие рисовали негативный образ. Лабутин, считали они, был чужаком, и разные вехи его биографии говорили об одном и том же. Лабутин контратаковал: «Можно сказать, что мы <…> не можем хвастаться изучением истории партии, вот почему и были колебания. Политическая незрелость создает эти колебания, а не идеологическое воспитание». Отсюда и выводил он склонность к оппозиции. В последний раз рекомендовал его в партию среди прочих Неудахин – заметный сторонник Кутузова.

– Твои взгляды на развитие правого уклона[?]

– В настоящее время есть много предпосылок для возникновения правого уклона, так как развивается классовая борьба.

– Как ты мыслишь по отношению к прежней оппозиции, нет ли тут травли, и не обвиняют ли они теперь нас[?]

– Нет, травли здесь нет. Но сами оппозиционеры чувствуют, что им теперь не очень-то доверяют. Но со стороны ячейки надо делать предупреждение этих случаев.

С точки зрения комиссии по чистке, виноват был ответчик, а не бюро ячейки. «Как идеологически неустойчивого и скрывшего добровольную службу у Колчака при вступлении в партию» Лабутина из партии исключили[427].

Претензии к Кутузову были в том же духе. Он нехотя признавал: «Обвинение, что я пришел в партию, не разоружившись, <…> явилось результатом того, что мое поведение в ячейке в ряде случаев было ошибочным. Изживание оппозиционного наследства затруднилось еще перегибами <…> лично ко мне, и другим товарищам <…>»[428].

Кутузов говорил об «уродливых формах настороженности», отвечал на вопросы:

Вопрос: Считаешь ли правильным утверждение, что у нас по отношению к бывшим оппозиционерам