Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

«лед при помощи электричества», в кафетериях можно было «увидеть блюда прежде, чем их принесут к столу», а в местной аптеке ей подали безалкогольный «хайбол», от которого она захмелела не хуже, чем от алкогольного: «никакой другой напиток никогда не оказывал на меня столь сильного и восхитительного действия».

Ньюйоркцы по сравнению с лондонцами казались куда более самонадеянными и уверенными в своем успехе. В очерке об эпохе джаза Скотт Фицджеральд описывал послевоенную Америку как страну, питавшуюся от «огромных денежных бензоколонок». Диане же Нью-Йорк виделся городом с «золотыми тротуарами», а его жители – занятыми беспечной веселой гонкой за «новой шубкой или более дорогим автомобилем». Ее завораживал неприкрытый материализм американской культуры: всю жизнь она соблюдала дотошные требования британской социальной иерархии, а здесь правили деньги и меритократия, никто этого не стеснялся, и Диане это казалось чудесным. Американцев больше интересовала коммерческая ценность ее титула, а не его благородный флер, и это было ей в новинку.

И все же, когда 7 декабря Дафф уплыл обратно в Лондон, Диана еле удержалась, чтобы не сесть на следующий корабль. «От боли утраты сердце разрывается», – написала она ему на следующий день. Она сомневалась, что ей удастся подружиться с кем-либо из актеров или постановочной команды; на первой репетиции они казались безразличными, занимались своим делом или грелись у буржуйки – единственного источника тепла в зале. Но через несколько дней она сама удивилась степени своего погружения в новый мир «репетиций, сценического жаргона и животрепещущего интереса к ремеслу».

Существенная разница заключалась в том, что, в отличие от фильмов Блэктона, «Чудом» заправлял человек искусства. «Я училась у мастера мастеров и постепенно в него влюблялась», – писала Диана. Она твердо решила ему соответствовать. Ей пришлось забыть кинематографические техники и приобрести новые навыки игры на сцене; самой сложной задачей оказалось выдержать первые сорок пять минут, когда ей приходилось изображать неподвижную статую Мадонны, которая оживала лишь во второй части постановки. Хотя Диану поддерживал гипсовый каркас, изображавший каменные складки платья Мадонны, от попыток сохранить полную неподвижность и придать лицу блаженное выражение затекали мышцы и немело лицо.

Диана старалась изо всех сил и внимательно слушала указания Рейнхардта. Тот редко ее хвалил, но его ассистент сообщил, что маэстро удивлен и поражен, как быстро она все схватывала. Вскоре Рейнхардт попросил ее выучить роль Монахини, чтобы она могла заменять наскоро привлеченную в постановку Розамонд Пинчот. Тем самым он подтвердил, что доверяет ее профессионализму, но Диана волновалась, что ей не хватит сил на обе роли – по сюжету, Монахиня окуналась в мир искушений, что подразумевало множество сцен в тавернах и на улице. Однако Диана гордилась своим профессионализмом и не жаловалась, даже когда репетиции затягивались до четырех утра. Она также терпела устроенный Гестом рекламный цирк, степень абсурда которого усиливалась с каждым днем.

Премьера «Чуда» откладывалась по техническим причинам, и Гест переживал, что интерес к постановке угаснет. В рамках рекламной кампании он заставил Диану и Карми тянуть жребий с целью наконец решить, кто именно сыграет Мадонну в премьерном спектакле. На самом деле, они с Рейнхардтом уже решили, что это будет Диана, но церемония жеребьевки все же состоялась, и это был унизительный фарс. Карми нарочно опоздала, выглядела «ужасно броско в черном и бриллиантах» и в присутствии двух десятков журналистов и фотографов продолжала унижать Диану и смотреть на нее свысока, изображая из себя диву. Уверенность Дианы, и без того пошатнувшаяся от страха сцены, потерпела очередной удар, и ко дню премьеры – 15 января – она погрузилась в «нервное отчаяние».

Но Гест знал, что делает. Премьеру «Чуда» встретили овациями: вся сцена была завалена цветами, а публика аплодировала стоя целых пятнадцать минут. Одной Диане подарили тридцать букетов. И хотя в первых рецензиях в основном перечислялись технические подробности, например, длина электрического кабеля, требуемая для постановки, похвала пришла, откуда не ждали. Импресарио Чарльз Кохран, презентовавший «Чудо» в Лондоне, отправил Даффу телеграмму: «Игра вашей супруги неподражаема; без всяких сомнений, это работа крайне восприимчивой артистки». Валентайн Каслросс, позже ставший знаменитым колумнистом «Сандей Экспресс», написал: «Не стану даже пытаться описать эффект, производимый Дианой на громадную толпу. Она держит их в тисках, терзает, пугает… и превращает постановку в высокое искусство».

Об успехе Дианы прослышали не только в театральной среде. Когда она пришла на благотворительный бал на Манхэттене, весь зал поднялся и аплодировал ей стоя; журналисты приходили к ней в гримерку и расспрашивали о моде, мужчинах, о том, нравится ли ей в Соединенных Штатах. Американская пресса перепечатывала ее старые статьи, написанные еще в Лондоне, – те самые, что Дафф писал за нее. Осенью 1924 года «Чудо» отправилось на гастроли по США, и везде Диану встречали обожанием. Ее приглашали почетным гостем на благотворительные балы и ланчи женских клубов. На приеме Драматической лиги – американской театральной ассоциации – светские львицы выстраивались в очередь, чтобы пожать ей руку; ее сравнивали с Сарой Бернар и Элеонорой Дузе. В Цинциннати она выступила по радио; выступление послушали двадцать миллионов человек.

Диана казалась американцам интригующей экзотикой. Она выглядела как флэппер – современная одежда, короткая стрижка, пунцовые губы – и, по слухам, вела себя, как флэппер: курила, пила, допоздна кутила на вечеринках. С другой стороны, в ней не было ни расчетливой сексуальности Луизы Брукс, ни простецкой веселости Клары Боу, ни южной томности Таллулы Бэнкхед. Она была современной женщиной с благородным британским акцентом и аурой старосветской загадочности. Американцы мечтали взглянуть на нее хотя бы раз.

Впрочем, Диана стала звездой не из-за своей экзотичности, а благодаря масштабной шумихе, поднятой в американских СМИ, и развитию современного транспорта. В последующие три года трансатлантические плавания стали для нее обычным делом; она много раз гастролировала в США, а популярность у американской публики означала, что ей стали предлагать новые кассовые роли. Ее взлет был таким ошеломляющим, что в этот период она могла бы отдалиться от Даффа. Его собственный карьерный рост происходил намного медленнее, он по-прежнему финансово зависел от Дианы, а политическая карьера находилась в самой зачаточной стадии. Но в этот период Диану ничуть не тревожило, что она стала успешнее мужа; напротив, она продолжала бояться, что потеряет его.

Оставив ее в Нью-Йорке, Дафф первое время писал ей письма и стихи, в буквальном и переносном смысле мокрые от слез. Ему было так же невыносимо покидать ее, как ей – смотреть, как он уплывает. Но опасения Дианы подтвердились: вскоре после возвращения в Лондон он нашел утешение в обществе других женщин. Диана догадывалась