Верь людям - Людмила Константиновна Татьяничева

цепи на скатах гулко били землю. Яркие полосы света от фар нащупывали дорогу, и в лучах сыпался и кружился желтый снег. Федор, чем-то недовольный, откинулся на стуле, затормошил пятерней волосы. Это опять сломался карандаш. Или он опять ищет какую-нибудь бумажку.

Крупный и лобастый, он почти загораживал собой стол, тень от него, размашистая и лохматая, на пол-стены закрывала васнецовских трех богатырей, а заодно и балерину, готовую взлететь. Стараясь не шелестеть газетой, Катя уже несколько раз перечитывала заголовки и информации о том, что селу нужно больше отличной техники, что весна не ждет и необходимо заранее подготовиться к весеннему севу, что на особо важной стройке готовят к пуску новую мощную электросталеплавильную печь, а работы по устройству автоматической сигнализации затянулись и медлить больше нельзя. В Конго опять неспокойно, и не поймешь все хитросплетения, будто набросились серые волки на Красную Шапочку. На Кубе Фидель Кастро вновь разоблачает происки Америки, проводит закон о всеобщей грамотности.

Но все это там, за окном, за городом, за степью, горами, морями — в большом мире, а здесь ее, Катин, Федор, еще не муж, — ее любимый человек. Он тоже неспокоен, варит сталь, встревожен — ведь приехала ка-какая-то делегация к ним на завод… Вот бы все миллионы безработных на земном шаре устроить на работу по заводам в нашей стране!

Кате стало приятно от этой мысли — не часто они, такие, приходят ей в голову… Она ведь тоже хоть и при любимом человеке, но как безработная, потерянная и, что страшно, никчемная.

А когда-то все было другим. И Федор тоже. Это тогда, когда она была девчонкой и ни черта не понимала, просто восторгалась и думала, что все люди на свете станут счастливыми, а уже она-то наверняка! Росла красивой, жизнерадостной. Еще учась в десятом классе, играла в любовь, но отвергала слишком настойчивые ухаживания. Подруги загадывали будущее, беспорядочно выбирали институты, шушукались о сердечных тайнах.

Катя подсмеивалась над ними, а сама втихомолку грустила, что у нее даже нет радостных воспоминаний, кроме школьных лет, экзаменов на аттестат зрелости, лета…

Она никого не отметила среди своих ребят по школе, среди знакомых, все ждала: однажды встретится ей особенный человек, увлечет ее, увезет в другой, радужный мир. Уж она-то сумеет его полюбить. Она станет знаменитой актрисой, ну чтоб на весь мир, как Татьяна Самойлова, и ее имя будет у всех на устах.

Во Дворце культуры руководитель кружка художественного слова Чуприн хвалил ее, когда она читала стихи и отрывки, говорил, что у нее огромные способности драматической актрисы, и странно моргал глазами, когда смотрел на нее, учил, показывал, как надо при чтении стоять, двигаться, жестикулировать, брал за руки, плечи, за подбородок…

И вот укатила в Москву, в театральный институт, с уверенностью, что ее там только и ждут такую талантливую.

Сама не знает, как жила: украли чемодан. Махнула рукой, мол, чепуха, она ведь будет актрисой, хоть и жалко ей было нового платья с белым воротником и маминых денег. Она читала Островского на этих проклятых приемных экзаменах. Читала монолог Липы: «Хорошо бы дом зажечь!..» И еще Толстого про Анну Каренину, когда та бросилась под поезд, а еще по-глупому басню Крылова «Троеженец». Она сразу поняла, что провалилась: известный народный артист в комиссии отвернулся, когда она, Каренина, так громко хотела броситься под поезд. Поняла, и ей действительно захотелось броситься под поезд.

Под поезд она, конечно, не бросилась, он увез ее обратно в родной город, хоть и было стыдно: казалось, весь город будет показывать на нее пальцами и называть дурой. Матери сказала, что очень жестокий конкурс, и это действительно так было, а сама решила подыскать какую-нибудь работу, переждать год, чтобы потом попасть в актрисы наверняка, без дураков.

А тут — Федор! Сразу влюбилась, когда встретила подругу Люську вместе с ним. С первого вечера отметила, что он какой-то особенный, не похожий на других и что. Люське он, ну, совсем не пара, хотя та работает лаборанткой на заводе и хвастается своей самостоятельностью.

Она ревновала Люську к нему, стараясь не подавать виду, и тоже хотела подкрашивать губы, как подруга, но раздумала: она и так красива!

…Лето было знойно. Пили пиво под навесом, шли за город в степь, к подсолнухам, к реке. Люська пряталась в высоких подсолнухах и кричала призывно. «Федя, ау!..», — а он находил почему-то ее, Катю, брал за руку, а однажды обнял.

Она тогда отодвинулась и хохоча погрозила ему пальцем: «Федор Николаевич, ау».

С Люськой они окончательно рассорились. Та шипела: я, мол, не отдам тебе моего инженера. У нас, мол, грандиозная любовь!

Черта с два, любовь!

Катя смеялась и пожимала плечами: ну, чем она-то виновата, раз Федор только на нее обращает внимание. Или ей так кажется?

Любовь, кто ее знает, какая она, и что это такое, только вот ночью головные боли, сумасшедшие сны, в которых Федор целует и несет ее на руках на край света, без остановки…

Но это было только во сне — вот что жалко!

Она знала от Люськи, что Федор на отлично окончил металлургический институт, уже работает мастером в мартеновском цехе, что он большой выдумщик-изобретатель, что живет один, без родных, которые где-то в Башкирии.

Видела его шедшим с работы мимо дома, в котором она жила рядом с Люськой. Ей было обидно и завидно, когда он стучал в Люськино окно, а не к ней:

— Люся, готовься на «Графа Монте-Кристо!» Вот билеты. Две серии.

Однажды она поехала к заводу. Долго ждала его у проходной. Дождалась. Он увидел ее, удивился, и она, будто оказалась здесь случайно, удивилась: «А, Федор Николаевич…» И целый теплый вечер вместе шли пешком через весь город. Наверное, у нее было блаженно-восторженное или счастливое выражение лица; прохожие оглядывались на них, а парни и девушки расступались. Федор вел ее под руку, и она сияла. Бродили до ночи, не разнимая рук. Он проводил ее домой, и долго еще прощались в подъезде, и тут они поцеловались. Случайно, конечно. Так она подумала.

И начались счастливые, суматошные дни первой всепоглощающей любви и того особого, радужного мира, о котором она когда-то мечтала.

Однажды к дому подкатила «Волга», блестяще-зеленая, на крыше были прикреплены удочки, палатка и сумки. В машине сидел кто-то.

Федор постучал в окно: «Катя, живо собирайся, едем далеко, с ночевкой, на три дня». Она сначала отказывалась, заглядывала в машину: Люськи не было и, не ответив на вопрос матери «куда ты?», села рядом с Федором. Всю дорогу пели