Эпидемии и народы - Уильям Макнилл

после чего демографическое значение вспышек эпидемий стало сокращаться. Там, где не появлялись некие входящие факторы, скрывавшие данный феномен, в результате открывалась возможность для нашего современного опыта устойчивого повсеместного роста популяций всей планеты, уязвимых для болезней, но при этом успешно их переносящих.

Подобный контраст между радикальным распадом прежде изолированных сообществ, с одной стороны, и укрепившимся во всемирном масштабе потенциалом демографического роста имевших опыт инфекционных заболеваний народов, с другой, способствовал резкому переворачиванию глобального баланса в пользу цивилизованных сообществ Евразии. По мере того как на планете повсеместно ускорялись длительные процессы эпидемиологического разрушения локальных сообществ и поглощения выживших расширяющимся крутом цивилизованного социума, соответствующим образом уменьшалось и культурное и биологическое разнообразие человечества.

В деталях этот процесс можно восстановить лишь отрывочно. Поэтому, несмотря на то что эпидемиологические бедствия, постигшие прежде изолированные популяции, имели место в отдельных частях Африки (например, среди готтентотов на крайней южной оконечности этого континента), невозможно судить о том, какое именно заболевание провоцировало радикальное вымирание или когда в точности это происходило. Кроме того, в Западной и Центральной Африке работорговля вела к смешению популяций и перемещению от одного естественного круга заболеваний к другому в масштабе, значительно превосходившем тот, что преобладал прежде. Результатом этого определенно должно было становиться расширение инфекционных паттернов вплоть до их естественных пределов, однако невозможно утверждать, последовали ли за этим какие-либо значимые изменения в человеческой жизни. Никаких масштабных демографических катастроф определенно не произошло, поскольку поставки рабов не сократились, несмотря на несомненный ущерб, который промышлявшие набегами группы наносили бесчисленным деревням в глубине Африки.

Но какими бы ни были возможные демографические последствия этой более оживленной циркуляция инфекций в пределах Африки южнее Сахары (а это, должно быть, были существенные эффекты)[273], любое увеличение смертности от инфекционных заболеваний было скрытым и в большинстве случаев с избытком компенсировалось улучшением питания, которое последовало за стремительным распространением кукурузы и маниоки среди африканских земледельцев. Увеличение выхода калорий, ставшее возможным благодаря этим завезенным из Америки культурам, повысило прежние максимальные показатели плотности населения на обрабатываемый акр земли, и хотя какая-либо соответствующая статистика недоступна, представляется не просто возможным, а достаточно вероятным, что огромные регионы субсахарской Африки включились в начавшийся со второй половины XVII века процесс демографического роста наряду с другими частями Старого Света[274].

Как обычно, в нашем распоряжении имеется гораздо больше информации о событиях, связанных с заболеваниями в Европе. В ходе эпохи океанских путешествий (14501550 годы) показательные формы приобрели три инфекции, причем каждая из них предстала вниманию европейцев в качестве некоего побочного продукта войны. Одна из них, так называемый «английский пот», вскоре исчезла, две другие — сифилис и сыпной тиф — дожили до наших дней.

И сифилис, и сыпной тиф появились в Европе в ходе затяжной серии итальянских войн (1494–1559 годы). Сифилис в эпидемической форме разразился в армии, которую французский король Карл VIII направил против Неаполя в 1494 году. Когда французы отступили, Карл распустил своих солдат, которые в дальнейшем масштабно разнесли болезнь по всем прилегающим землям. Сифилис считался новым заболеванием не только в Европе, но и в Индии, где он впервые появился в 1498 году вместе с моряками Васко да Гамы, а также в Китае и Японии, куда он попал в 1505 году, ровно за пятнадцать лет до того, как португальцы достигли Кантона[275]. Зачастую симптомы этой болезни были совершенно ужасающими, что привлекало к ней огромное внимание везде, где она появлялась.

Итак, свидетельства современников с избытком удостоверяют, что в Старом Свете сифилис был новой болезнью — по меньшей мере новыми были венерический способ его передачи и следовавшие из этого симптомы. Но, как было показано в предыдущей главе, они могли возникнуть и независимо от контактов с Америкой, если некий штамм спирохеты, вызывающей фрамбезию, обнаруживал способ обойти все более неэффективный путь заражения через кожные контакты, вместо этого перемещаясь от хозяина к хозяину через слизистые оболочки половых органов.

Однако медики не придерживаются по этому поводу единодушного мнения. Некоторые компетентные специалисты по-прежнему уверены, что сифилис прибыл в Европу из Америки и поэтому представлял собой именно то, что о нем думали современники — новую болезнь, к которой у европейских популяций не было устоявшегося иммунитета. Время первой вспышки сифилиса в Европе и место, где он впервые проявился, представляются определенно соответствующими тому, что можно ожидать в случае, если эта болезнь была завезена возвращавшимися из Америки моряками Колумба. После того как данная теория была впервые сформулирована в 1539 году, она получила практически всеобщее признание европейских ученых, и так происходило до самого недавнего времени, когда одна из школ историков медицины полностью не отвергла «колумбову» теорию в связи с невозможностью отличить в рамках лабораторных тестов спирохету, возбуждающую фрамбезию, от спирохеты, возбуждающей сифилис. Так или иначе, для доказательства той или иной теории требуется развитие точных и надежных методов, позволяющих идентифицировать организмы, которые вызывали поражения сохранившихся с древних времен костей. Если это окажется совершенно за пределами досягаемости биохимических исследований, то какая-либо подходящая основа для выбора между конкурирующими теориями происхождения сифилиса вряд ли появится[276].

Но, сколь бы явным и причиняющим страдания ни был сифилис для тех, кто его подхватывал, его демографическое воздействие не представляется слишком значительным. От сифилиса часто страдали королевские династии, и политический закат Франции при Валуа (1559–1589 годы) и такие же процессы в османской Турции (после 1566 года) могли быть связаны с распространением сифилиса среди правящих фамилий этих двух государств. Аналогичным образом от сифилиса страдали многие аристократы. Однако неспособность королевских и аристократических семейств рождать здоровых детей попросту ускоряла социальную мобильность, создавая больше свободного места на верхушке общества, чем могло бы быть в противном случае.

Спускаясь вниз по социальной лестнице, сифилис имел не столь опустошительные последствия, поскольку представляется, что на протяжении всего XVI века, когда эта болезнь была на пике, европейские популяции продолжали увеличиваться. К концу этого столетия сифилис стал отступать. Более скоротечные формы инфекции исчезали по мере утверждения нормальных типов взаимной адаптации между хозяином и паразитом — иными словами, на место штаммов спирохеты, убивавших своих носителей слишком быстро, приходили более мягкие разновидности, — а также по мере усиления сопротивляемости европейских популяций этому микроорганизму Та же самая модель сравнительно быстрой адаптации без существенных демографических потерь в процессе, предположительно, преобладала и в других частях Старого Света, даже несмотря на то, что данные об этом, похоже, отсутствуют.

То же самое следует сказать и о сыпном тифе. Как опознаваемое и отличимое от других заболевание он впервые ступил на европейскую почву в 1490 году, когда был