Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

на Аркольский мост под австрийские пули, не был единственным. В боях Итальянской кампании под Наполеоном было убито 19 лошадей. Доблестный Ж. Ланн дважды спасал ему жизнь. Погибли его боевые друзья — Ж.Б. Мюирон, А.Ф. Лагарп, Ф. Шове, И. Стенжель. Можно понять, почему солдаты боготворили своего «маленького капрала». Когда он обдумывал что-то, «вокруг Наполеона царило глубокое молчание, — вспоминал Стендаль. — Рассказывают, что во время самых великих его сражений в том месте, где он находился, можно было, если не считать гула канонады, дальней или близкой, услышать полёт осы — люди боялись кашлянуть»[712].

Оспаривая мнение Стендаля, будто с Итальянской кампанией «кончились героические времена Наполеона»[713], Д.С. Мережковский, может быть, излишне патетически, но, в принципе, верно утверждал: «Нет, не кончились; в жизни Наполеона героическое кончится только с самой жизнью, но оно уже будет иным. Этого непрерывного чуда полёта, этой утренней свежести, юности, громокипящего кубка весенних гроз и Оссиановой грусти, почти неземной, и чистоты жертвенной — уже не будет. Будет выше полёт, лучезарнее полдень, грознее гроза, царственнее пурпур заката, святее звёздные тайны ночей и жертва жертвенней, — но этого уже не будет никогда»[714].

Директория, при всей её опасливой неприязни к Наполеону, которую откровенно выразил один из её комиссаров Ф.-М. Суси («Я не вижу для Бонапарта иного конца, как только престол или эшафот»[715]), не могла не учитывать феноменальной популярности генерала-триумфатора. Поэтому 10 декабря, вновь «скрепя сердце и спрятав кулаки в карманах», она устроила Наполеону торжественный приём в Люксембургском дворце. «Директора охотно свели бы с ним счёты, — верно замечает А.3. Манфред, — но в тот момент, когда он стал самым популярным человеком в стране, они были бессильны; им не оставалось ничего другого, как приятно улыбаться ему и льстить»[716].

Поскольку же нельзя было обойтись без улыбок и лести, Директория стала маскировать своё неприятие Бонапарта сугубой помпезностью дворцового приёма. Двор Люксембургского дворца заполнили в ожидании генерала высшие гражданские и военные чины Республики, депутаты Совета старейшин и Совета пятисот, министры, отечественные и зарубежные дипломаты, финансисты, учёные, литераторы и, конечно же, все пять директоров в парадных, шитых золотом красных мантиях, в голубых фраках, брюках из белого шёлка и шляпах с невообразимыми перьями. Как только Наполеон появился у дворцовых ворот, все встали, хор Парижской консерватории запел Гимн Свободе. Под звуки гимна Наполеон, в сопровождении генералов Л.А. Бертье и Б.К. Жубера, которые несли очередной груз трофейных знамён, проследовал к «Алтарю Отечества». Там, стоя, ждали его директора и министры.

С приветственной речью к Наполеону обратился по поручению Директории министр иностранных дел Шарль Морис Талейран, который, как никто, умел говорить изысканно и льстиво, что он доказал и на этот раз. Наполеон ответил на его затянувшееся восхваление «триумфатора войны и мира» короткой здравицей в честь Революции, Директории и своих солдат, после чего ещё более льстивую речь произнёс Баррас. Он даже возвысил Бонапарта над Цезарем: «Тот принёс на нашу землю рабство и разрушение; Вы принесли его античной родине свободу и благополучие»[717].

На этом приёме торжества во Франции по случаю триумфального возвращения Наполеона из Италии не закончились. Ведь Наполеон «становился тогда не только идолом солдат, пугалом тиранов, надеждой народов, но и божком передовой интеллигенции»[718]. 25 декабря Национальный Институт (высшее научное учреждение во Франции, соответствующее нашей Академии наук) избрал Наполеона одним из его членов, которых доныне называют «бессмертными». На единственное место по отделению физико-математических наук, освободившееся после эмиграции и исключения Л. Карно, претендовали 12 кандидатов. Наполеон получил абсолютное большинство голосов — 305 (его ближайший конкурент, инженер-генерал А. Дийон — 166)[719].

Наполеон был тронут таким вниманием к нему светил научного мира. «Голосование выдающихся учёных, членов Института оказало мне честь, — заявил он на приёме после его избрания. — Я сознаю, что прежде чем встать вровень с ними, мне придётся ещё долгое время оставаться их учеником»[720]. Такая скромность гениального полководца только украсила его репутацию в среде учёных. Он с удовольствием общался с ними. Газета «Narrateur» («Рассказчик») свидетельствовала, что Бонапарт «поражал всех широтой и разнообразием своих познаний»: свободно рассуждал о математике с академиками Ж.Л. Лагранжем и П.С. Лапласом, о метафизике — с одним из трёх будущих консулов Французской республики Э.Ж. Сьейесом, о поэзии — с будущим академиком Мари-Жозефом Шенье (братом знаменитого Андре Шенье, казнённого якобинцами в 1794 г.), о политике — с бывшим комиссаром Конвента Ж.-А. Галлуа, о юриспруденции — с членом Совета пятисот П.К.Ф. Доно[721]. Отныне он не только в письмах и служебных бумагах ставил рядом со своим именем «член Института», но даже приказы по армии подписывал так: «Бонапарт, член Национального Института, командующий армией». «Звание члена Института, — справедливо подчёркивает А.3. Манфред, — он ставил выше должности командующего армией»[722].

Завершал тогда череду торжеств в честь Наполеона многолюдный приём в особняке Министерства иностранных дел под названием Галифе с приглашением около 500 особ из республиканской (военной, политической, научной, литературной) элиты 3 января 1798 г. Устроил этот приём Талейран. Он как нельзя более постарался угодить Бонапарту и его супруге. Каждого из приглашённых гостей хитрый лис просил не появляться в одежде английского производства. Витую лестницу он приказал украсить цветами, залы — гирляндами, а дворцовый сад декорировать под военный лагерь: были раскинуты палатки, шеренги солдат всех родов войск в новенькой форме выстроились по стойке «смирно», а над ними огнём горел клич: «Да здравствует Республика!»[723]

Бал в Галифе продолжался до 7 часов утра. Царила на нём (как и прежде — в Момбелло и где угодно) Жозефина, а самым примечательным его эпизодом стал неожиданный для всех диалог Наполеона с мадам Анной Луизой Жерменой де Сталь (1766–1817 гг.).

Разносторонне талантливая (и крайне амбициозная) женщина, дочь крупнейшего французского финансиста, бывшего министра Людовика XVI Жака Неккера, уже к 1797 г. известная во Франции, а позднее европейски знаменитая писательница, мадам де Сталь, судя по её восторженным письмам к отцу, была той зимой 1797–1798 гг. без ума от «корсиканца со стальными глазами»[724]. Поскольку Талейран был ей очень обязан (именно де Сталь уговорила Барраса назначить его министром иностранных дел), он пригласил её на бал 3 января и познакомил с Наполеоном. Должно быть, она решила в тот вечер обольстить прославленного «корсиканца» и сразу же в краткой, но не по-женски пафосной речи восславила его. Наполеон слушал и смотрел на