Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

Но Шпаликова было уже не остановить. Боль, обида за несовершенное, горечь обманутых надежд прорывались в отрывистых словах, смахивая уже на оскорбления… Иосиф, побледнев, встал:

– Пойдем вниз, под арку…

Таким я Бродского не видел. Выставил Шпаликова – нахлобучил лисью шапку, куртку и посоветовал проветриться.

Потрескивая, догорал камин. Было зябко и стыдно. Я извинился перед Иосифом за происшедшее.

– Не он виноват, – сказал, прощаясь, Иосиф[839].

Сверстник Бродского (1937 года рождения), Шпаликов – один из знаковых советских авторов 1960-х годов, сценарист знаменитых фильмов-манифестов периода оттепели («Я шагаю по Москве», 1964; «Мне двадцать лет» [«Застава Ильича»], 1965) – переживал к концу 1960-х острый личностный и творческий кризис, не в последнюю очередь связанный с усилившимся сопротивлением внешней среды, препятствовавшим его рано и в условиях хрущевской либерализации чрезвычайно успешно начавшейся художнической карьере (в 1974 году Шпаликов покончит с собой). Поэтику Бродского, избегающего свойственных шестидесятникам прямого высказывания и гражданского темперамента, Шпаликов трактует как свидетельство ухода от общественных проблем, «духовную эмиграцию» – в конечном счете как конформизм. Катализатор шпаликовского раздражения – импортные электронные часы Бродского – как знак бытового благополучия выглядят в этой логике дивидендом этой поэтики (и позиции).

Однако при всей идейной и эстетической чуждости Шпаликову «антидемократической» поэтики Бродского, слушая поэта, он не может не ощущать масштаб его дарования – своего рода доказательство убедительности альтернативного пути художественного развития. Персонифицируемая Бродским «эскапистская» модель художнического поведения самой выразительностью порождаемого ею «продукта» как бы обесценивает в глазах Шпаликова его усилия по отстаиванию на «литературных баррикадах» «оттепельного» уровня свободы самовыражения в советском искусстве, в жертву которым он принес свою творческую реализацию («мог бы писать, как Бродский»).

В отличие от ситуации Шпаликова, внешняя реализация самого Бродского (в качестве поэта) после 1968 года никак не определялась обстоятельствами и условиями литературной жизни в СССР.

4

1 февраля 1969 года началась пятимесячная стажировка в Московском государственном университете в рамках американо-советского соглашения о научном обмене преподавателя (assistant professor) отделения славянских языков и литератур Университета Индианы Карла Проффера. Его официальной научной темой для поездки в СССР была «Теория и практика перевода в Советском Союзе»[840]. В СССР Проффер приехал с женой Эллендеей, также слависткой.

По рекомендации Кларенса Брауна из Принстона в марте Профферы встретились в Москве с Н. Я. Мандельштам и подружились с нею. Когда через месяц Профферы уезжали на несколько дней в Ленинград, Н. Я. Мандельштам настоятельно советовала им познакомиться там с Бродским и снабдила запиской для него.

22 апреля 1969 года Профферы пришли к Бродскому в квартиру на улице Пестеля. Состоялась встреча, которая, по справедливому замечанию самого Проффера, «изменил[а] как наши судьбы, так и судьбу самого Иосифа»[841].

31-летний Карл и 25-летняя Эллендея принадлежали к тому кругу западных славистов, для которых – в отличие от русских эмигрантов первой и второй волн – поэтика Бродского не представляла собой эстетически чуж(д)ого и труднодоступного явления, а сам он воплощал культурно и поведенчески близкий поколенческий тип («Мы быстро поняли, что он „свой“ – один из нас»[842]). Интерес к стихам и сразу возникшая взаимная симпатия послужили основой для долголетней дружбы. Однако помимо личной приязни эти отношения очень скоро приобрели и деловую основу.

Профессионально занимаясь русской культурой, Профферы придерживались идеи «просвещения» – основанного на лучшем знании друг о друге культурного сближения между США и СССР, которое в итоге способствовало бы сближению политическому – тому, что на языке тогдашней политической аналитики именовалось «доктриной наведения мостов» или «разрядкой международной напряженности». Американцы, по мнению Профферов, имели искаженное идеологическими предубеждениями и пропагандой представление о культурной жизни в СССР – свою задачу Карл и Эллендея видели в том, чтобы предоставить западному читателю более адекватную картину «богатства и разнообразия литературы, которая создается в советской России»[843]. Лучшим инструментом для этого Проффер считал литературный журнал, планировать который начал в 1968 году[844]. Поездка в СССР укрепила его в этой мысли – вернувшись из Москвы, осенью 1969 года Проффер принимает решение начать выпуск

журнала, посвященного писателям Серебряного века, часто игнорируемого нашими [американскими] исследователями, и новым [советским] писателям, заслуживающим перевода[845].

Референтная группа московских и ленинградских интеллектуалов, на мнение которой ориентировались Профферы во время пребывания в СССР, демонстрировала полное единодушие относительно Бродского – они «гордятся им чрезвычайно и говорят <…> что перед нами самый большой русский поэт», – отмечала Эллендея[846]. В первом же номере нового журнала Проффера, названного Russian Literature Triquarterly и вышедшего осенью 1971 года, Бродский был заявлен как центральный современный советский автор – публикацией одиннадцати текстов в переводах на английский[847], первой публикацией только что написанного «Пенья без музыки» (1970; на русском), «Библиографией опубликованных работ Иосифа Александровича Бродского»[848], тремя большими фотопортретами 1963, 1965 и 1971 годов и статьей Карла Проффера о поэме «Горбунов и Горчаков»[849]. (Второй советский поэт, опубликованный в номере – Белла Ахмадулина – был представлен одним переводом, библиографией, портретом и статьей о ее творчестве.) К успешно стартовавшему журналу[850] прибавилось и издательство, названное по топониму из набоковской «Ады» – Ardis. Издательской маркой «Ардиса» стал гравированный Владимиром Фаворским дилижанс – отсылка к пушкинскому определению переводчиков как «почтовых лошадей просвещения»[851].

Пушкина издатели цитировали в предуведомлении к первому номеру:

Этот журнал для нас – «почтовая лошадь просвещения». Будет ли она чистокровным скакуном или клячей, покажет время. Мы не намерены публиковать статей о литературной политике или схожей критики в духе холодной войны – американского ли, советского ли толка. Наш журнал – литературный, а не политический. Это единственное в данной области частное издание без какой-либо институциональной поддержки или аффилиации. Его содержание определяется вкусами редакции, потребностями англоязычных читателей и случаем[852].

Подчеркнутое дистанцирование от установок «холодной войны» (памятное нам и по рецензии Кларенса Брауна – ставшего одним из авторов RLT – на «Остановку в пустыне») усилено многозначительным уточнением, касающимся отсутствия внешней поддержки издания. Осведомленный читатель начала 1970-х годов понимал, что речь здесь идет об отсутствии какой-либо связи нового издательского начинания с государственными институтами США – и в первую очередь с ЦРУ[853]. Профферы, политическая ориентация которых могла быть определена как «левая», находились в оппозиции к официальному Вашингтону – расходясь в этом со своими друзьями в СССР.

Мы устали от ожесточения «холодной войны», мы хотели увидеть