журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

и в стадо человеческое влезть,

чтобы сосать одно ржаное вымя.

Однако, убеждения ему не помогли. Он разделил судьбу тех, с кем спорил.

Все большую и большую силу набирали писатели, по определению Замятина, юркие, а сам этот странный жанр—фантастика—буквально на глазах тускнел. А то, что изредка появлялось, неизменно вызывало гнев критиков. Фантастика, скорее, вредна, делился своими откровениями в журнале „Революция и культура" критик с лирической фамилией И.Злобный, она „...уводит молодежь из текущей действительности в новые, не похожие на окружающее, миры“. Появились и первые разработчики теории так называемой фантастики ближнего прицела-, фантастики приземленной, бытовой, замкнутой на сиюминутные конкретные цели. Лозунг „Лицом к технике, к техническим знаниям" был воспринят буквально. Человек, как главный объект литературы, был выдворен из фантастики („замятинщиной", „булгаковщиной" попахивало от человека).. Рассказ становится астрономическим, химическим, авиационным, радиофантастическим, каким угодно, только не литературным. Характернейший пример: подведение редакцией журнала „Всемирный следопыт" итогов конкурса на лучший научно-фантастический рассказ за 1928 год. Там в обращении к читателю говорилось:

„Эта категория (то есть фантастика,—Г.П.) дала много рассказов, но из них очень мало с новыми проблемами, сколько-нибудь обоснованными научно и с оригинальной их трактовкой. Особенно жаль, что совсем мало поступило рассказов по главному вопросу — химизации...“

И дальше:

„Весьма удачной по идее и по содержанию следует признать “Золотые россыпи“ — эту бодрую обоснованную повесть с химизацией полевого участка личной энергией крестьянского юноши, привлекшего к себе на помощь четырех беспризорных, которые в процессе работы сделались, ценными культурными работниками, Автор достаточно знает вопросы агрикультурной химизации и занимательно преподносит их читателю. “

Автор достаточно знает вопросы агрикультурной химизации...

Но дальше, дальше.

„Рассказы „Открытие товарища Светаша“ (средство от усталости) и „Земля-фабрика“ (ленточная посадка ржи, удесятерившая урожаи) привлекают внимание своими современными темами, но оба рассказа кончаются беспричинной непоследовательной гибелью героев вместе с их открытиями (например, одного — от удара молнии), так что производят впечатление мрачной безнадежности, хотя реальная жизнь рисует нам, наоборот, беспрерывные завоевания науки и дает живые примеры успехов изобретателей в результате упорного труда и неуклонной энергии"

Академик В.А.Обручев (1863-1956), говоря о фантастике, удачно для критиков заметил: цель фантастики — поучать, развлекая.

Сам В.А.Обручев, несомненно, следовал этому принципу.

Поучать....

О фантастике, если разговор заходил о ней, высказывались, как правило, неодобрительно. „Реальный познавательный материал в ней,—писал об „Аэлите" критик А.Ивич в пространной статье „Научно-фантастическая повесть", опубликованной в 1940 году в журнале „Литературный критик",— так же, как и в „Гиперболоиде“, сведен к минимуму, аппарат для межпланетных сообщений описан очень приблизительно, использованы гипотезы жизни на Марсе, но без попытки научной разработки этого вопроса, да и подзаголовок — фантастическая повесть — предупреждает нас, что автор не ставил перед собой задачи художественной реализации серьезных научных гипотез.“

Вот так... Художественной реализации серьезных научных гипотез... О мире грядущем, о судьбах мировой революции, о перекройке самого человека речи, как правило, уже не шло.

Александр Беляев в одной из своих статей жаловался:

„Невероятно, но факт, в моем романе „Прыжок в ничто", в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы служебной роли героев—объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: „К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель. “

Критика занималась, собственно, не анализом, критики теперь выискивали мелких блох.

Н.Константинов („Литературная учеба“, 1, 1934) особо подчеркивал, что научная фантастика, прежде всего, должна быть как можно ближе к действительности: она должна всерьез и конкретно знакомить читателей с успехами науки и техники; авторы соответственно должны всерьез и конкретно изучить все высказывания по технике, сделанные Марксом и Энгельсом, Лениным и Сталиным.

А.Палей, сам писатель-фантаст, в большом обозрении „Научно-фантастическая литература" („Литературная учеба", 2, 1936) старательно фиксирует мелкие недочеты, допущенные тем или иным писателем. Вот, скажем, В.Каверин неверно описал действие бумеранга, вот А.Толстой ошибся, утверждая, что Земля с Марса будет выглядеть как красная звезда, он же был не прав, описывая луч гиперболоида, нельзя со стороны увидеть этот луч... „В противоположность произведениям Обручева, — хвалил А.Палей роман инженера Н.Комарова, — этот роман слаб в художественном отношении, социальные вопросы освещены в нем плохо. Но проблема хладотехники поставлена интересно.“

Эх, если бы ты что-нибудь понимал, Булгаков...

Все реже и реже появляются фантастические произведения, показывающие широкие панорамы грядущего, зато все чаще в самых незамысловатых сюжетах появляются враги, шпионы, различные вредители. Весьма характерной в этом отношении вещью следует признать небольшую повесть Андрея Зарина (1863—1929) „Приключение", напечатанную в 1929 году в журнале „Вокруг света ",—в журнале, как указывалось на титуле, путешествий, открытий, революционной романтики, изобретений и приключений.

Два приятеля, любившие выпить, случайно увидели с помощью бинокля в чужом окне странного человека в белом халате, возившегося опять же с какой-то странной аппаратурой. Совершенно ничего не зная о подозреваемом, основываясь лишь на своей интуиции, приятели сразу понимают: это враг! „Надо установить его преступления, потом арестовать и судить... Судить и расстрелять. Да! Да!“

„Несомненно,—догадываются проницательные герои,—тут и контрреволюция, и вредительство, быть может, шпионаж. Белогвардейцы и иностранные приятели... “

И они не ошибаются.

„Большое дело сделали, большое! — сообщил представитель ЧК. — Немного с опозданием, но все-таки...

— Что открыли? — спросил Сивачев.

— И эмигранты, и свои вредители, и эстонские шпионы. Всего есть!"

— Это сильно,—сказал Гацунаев, когда мы наконец покинули чайхану. — Всего есть!

И спросил:

— А фантастика? Где фантастика? Не забудь, Антология посвящена фантастике!

Как где? Научная фантастика шла параллельно разоблачениям. Советский читатель нуждался в новых понятиях, любая кухарка должна была уметь не только руководить государством, но и разбираться в законах природы. Герою новой фантастики, собственно, уже и не надо было притворяться ученым.

„Сам Джон Инглис не мог понять, как ему удалось сконструировать такое чудо... Иксофор (прибор, построенный героем писателя В.Язвицкого,— Г.П.) работал вопреки всем известным законам природы, но факт оставался фактом — аппарат действовал.“

Этого было вполне достаточно.

Как хватало и такой характеристики героя (там же): „Гений, можно сказать, и душа-человек“.

Почти обязательными стали многословные послесловия к фантастическим книгам. В них, в послесловиях, объяснялось, почему та или иная идея автора вздорна, или даже вредна. А авторы пытались объяснить, почему, на их взгляд, та или иная идея хотя и вредна, но все же как-то полезна.

Валерий Язвицкий, автор неприхотливых научно-фантастических рассказов, писал: „Мы обычно не замечаем того, что