Анастас Микоян. От Ильича до Ильича. Четыре эпохи – одна судьба - Стас Намин

Хорошо помогала работа – лучшее лекарство. Микоян неделями мотался по стране. Чем дальше от Кремля, от Сталина, тем лучше. Он часто благодарил судьбу за то, что Советский Союз огромен. Теоретически Микоян мог наладить дело так, чтобы по два-три месяца вообще не бывать в кабинете вождя. Иногда это удавалось.

Тяжелое впечатление производил поток жалоб, «сигналов с мест» и откровенных доносов, проходящих через его наркомат. Рабочие доносили на мастеров, мастера доносили на инженеров, инженеры – на директоров, директора – на руководителей главков. Количество «сигналов» исчислялось многими сотнями. Невозможно было отличить бдительного гражданина от кляузника и дурака. Также нельзя было не давать хода «сигналам»: каждое письмо следовало изучить и принять меры. Обычно в таких случаях «сигнал» сразу перенаправлялся в управление НКВД по месту жительства и работы автора «сигнала».

В конце апреля 1940 года семья Микоянов, как обычно, переехала из московской квартиры на дачу в Кольчугу, бывшее поместье Зубалова. Здесь, в старом доме, еще пахнущем зимней сыростью, в конце длинного прохладного дня, наполненного хлопотами, суетой, перетаскиванием чемоданов и узлов, обустройством быта матери и пятерых разновозрастных сыновей, в спальне Ашхен разрыдалась. Они говорили шепотом по-армянски.

– Я боюсь за сыновей. Степану 18 лет. Когда начнется война, он побежит драться.

– Думаю, что мы вступим в войну не ранее 43-го года, – ответил Анастас. – Это и мнение Верховного.

– А что ты сам думаешь? – спросила Ашхен.

– Нам следует любой ценой оттягивать начало войны, – признался Анастас. – Мы не готовы. Наше хозяйство, экономика в плохом состоянии. Руководить некому. Три четверти руководящих кадров за последние три года уничтожены. И это только гражданские специалисты. В армии еще хуже. Убрали всех генералов, весь старший командный состав, это многие тысячи человек. Я не понимаю логики Верховного. Он готовится к войне и при этом уничтожает лучших командиров.

– Поэтому и Надя застрелилась, – прошептала Ашхен. – Она тоже перестала что-либо понимать. Она не хотела быть героиней сказки «Красавица и чудовище».

– Это ты еще не знаешь всех масштабов, – ответил Микоян. – Я тоже не знаю, могу только подозревать. От него нельзя укрыться даже на том свете. Серго пытался – и что произошло с его семьей? А сколько еще таких семей? Он бы убрал и меня. У него незаменимых нет. Меня спасает только то, что я не лезу во власть, не интригую за его спиной, не пишу доносов. Можешь быть уверена, мы все живы только поэтому.

– Значит, – сказала Ашхен, – это твой путь. Так ты спасешь и себя, и меня, и детей. Не плети интриг, не наживай врагов, просто делай свое дело. Другого выхода все равно нет. Но и равнодушным не оставайся, про совесть не забывай.

– Если начну забывать, ты мне напомнишь.

– Договорились.

Ашхен помолчала и спросила:

– Как думаешь, мы уцелеем?

– Надеюсь, – Микоян ответил очень тихо и очень твердо. – И ты, и я, и мальчики. В конце концов, я нужен Верховному.

– Зачем? – спросила Ашхен.

– Я умею работать.

– Это меня не успокаивает.

– Меня тоже. Но люди, умеющие работать, нужны всегда.

Ашхен заснула, а он нет. Он обдумывал выход.

45 лет. Жизнь, отданная драке за справедливость. Нищая, бешеная молодость. Две войны, пять тюрем. Зверски убитые друзья. Разговоры с Лениным. Голод и холод. Туберкулез. Внезапный подъем к верхним этажам власти. Рождение сыновей. Сталин, сначала мирный, спокойный администратор, потом всесильный равнодушный палач. И вот он, Микоян, неведомо как позволил Сталину взять в заложники самое дорогое, собственную семью. В этом был главный секрет Сталина, его стратегия. Убивать не только врагов, но и их жен, их детей, их братьев. Просто пустить себе пулю в висок не выход. Убьешь себя – останется семья, они потом поедут по этапу в лучшем случае. В худшем – встанут к стенке. Так было с семьей Троцкого, так было с семьей Орджоникидзе, так было с тысячами других семей. Убежать нельзя, вождь народов достанет тебя и на том свете; такова кошмарная правда. Страшно и унизительно быть заложником. Но еще страшнее, когда в заложниках оказывается твоя семья. Выхода не было.

8

В книге «Так было» есть предисловие, написанное младшим сыном Микояна – Серго Анастасовичем Микояном. В этом предисловии описывается следующий эпизод: «Как-то в 70-х годах, на годовщине смерти Льва Степановича Шаумяна, его большого друга, почти брата, жена писателя Данина, у которой был репрессирован отец, довольно резко высказалась о периоде репрессий, имея в виду, скорее всего, ответственность Анастаса Ивановича за это. В семье Шаумянов моего отца любили и уважали безмерно. Разговор попытались перевести на другую тему, но Микоян не позволил этого, сказав: “Все мы были тогда мерзавцами”»[216].

Очевидно, здесь имеется в виду писатель Даниил Данин и его первая супруга, известный литературный редактор, сотрудник журнала «Знамя» Софья Дмитриевна Разумовская. Сам же разговор произошел не ранее 24 мая 1972 года или же годом-двумя позже, так как Лев Шаумян скончался 24 мая 1971 года.

В любом случае, откровенное признание Анастас Микояна в присутствии Серго Микояна, Софьи Разумовской и родственников Льва Шаумяна состоялось в разгар брежневских времен, когда имя Сталина появлялось в публичном поле только в связи с победой в Великой Отечественной войне, а уж разговоры о репрессиях возможны были только на кухнях и глубокой ночью. Софья Разумовская, упрекнув Микояна пусть и в дружеской частной обстановке, совершила смелый поступок, но еще более прямым, смелым и твердым был ответ. «Все мы тогда были мерзавцами». Большая История усилиями Серго Микояна сохранила этот эпизод и прямое признание Анастаса Микояна своей вины как соучастника (невольного, вынужденного, как мы утверждаем и аргументированно доказываем) сталинских репрессий.

Это по сути страшное и сенсационное для того времени (середина 70-х годов) признание было произнесено неофициально, не под запись в протоколе, и любой историк всегда может оспорить его подлинность; однако таких желающих до сих пор не нашлось. Наоборот, неофициальное признание Микояна широко растиражировано. Почему? Потому что другие члены сталинского «ближнего круга», ни Молотов, ни Маленков, ни Каганович с Ворошиловым, ничего подобного не сказали, а если сказали – свидетельства о таких высказываниях нам неизвестны. А Микоян сказал, и свидетельство есть, и оно записано его сыном. Хотя сын, пристрастный человек, сам пострадавший от репрессий, мог бы умолчать. И то, что именно сын Микояна сохранил, записал и обнародовал признание своего отца, многое говорит и о сыне, и об отце.

Восемь расстрельных документов были подписаны. Очень и очень многие, возможно совершенно безвинные люди, погибли. Публично зафиксированное признание в соучастии в их гибели состоялось. Круг замкнулся. Дальнейшее выносится на суд Истории.

Глава 9

Великая Отечественная война