Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

без надежной и быстрой связи, с дефицитом продовольствия и фуража, телефонных проводов и телеграфного оборудования, без кодов и шифровальщиков) началось ускоренное наступление в Восточной Пруссии двумя армиями – генерала Ренненкампфа и генерала Самсонова. Поначалу успешное, оно кончилось полной катастрофой под Танненбергом.

Первая Виленская армия Ренненкампфа неожиданно нанесла поражение Восьмой германской армии Притвица. Страшась преследования и неминуемого разгрома, если бы русские взялись их преследовать, немцы отступили. Но, к их удивлению, Ренненкампф остановился. Еще не веря в свою удачу и предполагая скрытый подвох, немцы колебались в принятии решений, зная о намерении русских взять их двумя армиями – Ренненкампфа и Самсонова – в клещи. Но, перехватывая нешифрованные открытые радиосообщения генералов через штаб фронта (сами генералы не имели непосредственной связи между собой), еще не веря безумной неорганизованности русских, сомневаясь в своей удаче и уже веря и радуясь, что никакого преследования и разгрома не будет, что Ренненкампф стоит на месте и предполагаемые клещи так и не сомкнутся для перемола их армии, немцы передислоцировались, получили быстрое подкрепление с французского фронта и ударили по рассредоточенной согласно приказанию Жилинского армии генерала Самсонова, разбивая по частям ее фланги, окружая и уничтожая центр.

Как ни противился Самсонов вести свои голодные, без фуража и продовольствия, вот уже две недели едва волочившие ноги войска по песчаному бездорожью неведомо куда, безо всякой цели, не видя противника, командующий Северо-Западным фронтом генерал Жилинский все гнал и гнал их безостановочно вперед, не внимая отчаянным просьбам Самсонова о передышке. (Да и как их не гнать, если еще до войны, будучи начальником русского Генерального штаба, он заключил с Францией конвенцию, обязывающую Россию на пятнадцатый день мобилизации выставить армию в восемьсот тысяч человек, наступая одновременно на Австрию, а также и на Германию.)

Наступать стали под жалобные стоны французских телеграмм на два дня раньше.

Страшен был Самсонову тот разгром, обнаруживший всю глупую, тупую бездарность и некомпетентность руководства, все шапкозакидательство и небрежение людьми. Итог оказался плачевен. Несколько десятков тысяч солдат были убиты, другие десятки тысяч сдались в плен. Сам несчастный генерал застрелился.

Разделавшись с Самсоновым, Гинденбург благодаря быстрым перемещениям войск (немцы знали: железные дороги – ключ к современной войне) настиг армию Ренненкампфа и обратил ее в бегство. У Мазурских болот Ренненкампф бросил армию и, теряя свою репутацию, а впоследствии и службу, умчался на автомобиле к русской границе.

Разгром был полный.

(Зато Париж был спасен!)

И бахвальство Вильгельма, намеревавшегося расправиться с Францией за тридцать девять дней («Обед у нас будет в Париже, а ужин в Санкт-Петербурге»), оказалось преждевременным.

На выражение сочувствия французским военным атташе русскому главнокомандующему великий князь Николай Николаевич галантно ответил:

– Мы счастливы принести такие жертвы ради наших союзников.

Был ли счастлив таким жертвоприношением генерал Самсонов, останься он жив, неизвестно.

Хотя эти неудачи и не переломили еще общественное мнение в сторону паники и неприязни к правительству и командованию русской армии (да и дела на австрийском фронте шли успешно – взяли Львов, часть Галиции и Буковины), но первое недоверие к генералам с немецкой фамилией уже заронили. Победа немецкого генерала Гинденбурга над русским генералом с немецкой фамилией Ренненкампфом не предвещала в недалеком будущем русским немцам (а равно их покровителям) ничего хорошего. Первые антинемецкие погромы начались сразу же после объявления войны. (Впрочем, то же самое происходило и в германской столице по отношению к русским.)

Оказывается, до начала военных действий никто и не подозревал в России о немецком засилье, жили себе и жили. И вдруг открылось, что российская империя – под «немецким игом», что немцы везде: в промышленности, торговле, финансах, и даже армейские капельмейстеры на девяносто процентов состоят из немцев, своими «трактовками музыкальных произведений, искажающих душу русского солдата!».

Это открытие обрушилось на российских немцев, многие из которых кроме фамилий не имели ничего общего с давным-давно покинутой родиной, не зная даже и языка, с ошеломляющей внезапностью. Десятки тысяч заявлений о перемене гражданства и фамилий посыпались в Министерство внутренних дел. Венские булочные превращались в московские и «немецкие» колбасные – в русские мясные.

«Россия не для немцев!» – внушалось русскому обывателю, и этот патриотический лозунг оборачивался для немецкого обывателя нешуточной, а иногда и смертельной угрозой…

В октябре четырнадцатого встретились на Невском проспекте два поэта: Павел Словенов и Матвей Крюгер (Звездный). После первых радостно-сбивчивых вопросов-ответов решили вместе пообедать и не спеша обсудить и личные дела, и нагрянувшие внезапно политические события.

– Как поживает твоя Муза? – спросил Матвей, усаживаясь за столик и подзывая официанта. – А что, братец, коньяк у вас тут еще подают?

– Подают-с. Только в чайниках.

– Как в чайниках?! – изумился Матвей.

– Так ведь сухой закон объявили… – заулыбался официант.

Матвей захохотал.

– Вот бестия!.. Ну, брат, тащи свой чайник, да к чаю – закуску, как полагается, уж сообрази. Россия! – многозначительно воскликнул Матвей после того, как официант отправился исполнять заказ. – «Умом Россию не понять», – сказал поэт. Раз и навсегда. Как припечатал. Так что сильфидоокая Зинаида Николаевна?

– Я думал, ты спрашиваешь о стихах… – улыбнулся Павел.

– И о стихах тоже. Давно тебя в журналах не вижу. Пишешь? Печатаешь? С Мережковскими по-прежнему накоротке или разбежались?

– Пишу редко, не печатаюсь, с Мережковскими разошелся давно. Да они всё больше за границей.

– Ну да, я вот тоже… решил, раз в гении не вышел, – «поэтом можешь ты не быть, а гражданином…», так сказать…

– Призывают? Или идешь добровольцем? – спросил Павел.

А Матвей даже и обиделся.

– Добровольцем? За этого царя? Ты смеешься?.. Нет, у меня, брат, освобождение, я не призывной, папаша постарался. А ты это – что? – подозрительно уставился он на Павла. – Неужели собираешься вступать в эту бессмысленную мясорубку?..

– Не только собираюсь, – улыбнулся Павел, – но уже и записался вольноопределяющимся.

– Что ж… «безумству храбрых…», так, кажется, у великого пролетарского писателя?.. Ну давай, коли так… За победу русской демократии! – Матвей поднял чайную чашку, но, увидав недоумение на лице Павла, продолжил с еле заметной иронией: – Хотя можно и по-другому. За победу русского оружия, которая приведет нас к европейской демократии!

– За победу, – если не шутишь.

Они чокнулись.

– Какие уж тут шутки. Брата призвали в армию. Да братьев жены. Жалко, если убьют.

– Ты женат?

– Уже три года. Жена, между прочим, родственница Гучкова Александра Ивановича. А что ты так посмотрел? Выдающийся человек, горжусь! Вот каких надо бы в правительство! Да что говорить… Посмотрим, как Вильгельм нас побивать начнет, так оно еще… все может перемениться.

– Почему ты так уверен, что Вильгельм нас побьет? Откуда такой пессимизм?

– После Танненберга, друг мой, все стало ясно. – Матвей засмеялся, глаза его от выпитой полчашки